Подсказчик - Донато Карризи (2018)

Горан был согласен, но по другой причине. У доктора Гавилы, как у любого криминалиста, сотрудничающего с полицией, были свои методы. Первый – приписывать преступнику черты, позволяющие превратить неясную, неопределенную фигуру в нечто человеческое. Ибо перед лицом столь жуткого, столь бессмысленного зла людям свойственно забывать, что преступник – такой же человек, как и его жертва, что он зачастую живет нормальной жизнью, имеет работу, а то и семью. Обосновывая свой тезис, доктор Гавила то и дело напоминал студентам в университете, что всякий раз, когда случалось изловить серийного убийцу, его соседи и домашние были до крайности удивлены.

«Мы называем их чудовищами, поскольку чувствуем, как далеки они от нас, и мы хотим их видеть другими, – говорил он на семинарах. – А они всем и во всем похожи на нас. Чтобы как-то оправдать человеческую природу, мы отказываемся верить, что наш ближний способен на такое. Антропологи называют этот фактор „деперсонализацией преступника“. Это как раз и представляет собой главное препятствие в поимке серийного убийцы. Человека можно поймать, потому что у него есть слабые места. У монстра их нет».

В аудитории у Горана всегда висела одна и та же черно-белая фотография ребенка. Маленького, пухленького, беззащитного человеческого детеныша. Студенты, видя ее каждый день, проникались нежностью к этому изображению. И когда (обычно где-то в середине семестра) кто-то из них, набравшись смелости, спрашивал, кто это, Горан призывал их угадать. Догадки были самые разнообразные и причудливые. А он веселился, глядя на их лица, после того как объявлял, что, вообще-то, это Адольф Гитлер.

После войны вождь нацизма стал в коллективном сознании чудовищем, и народы-победители не желали воспринимать его иначе. Вот почему детских фотографий фюрера никто не знал. Монстр не может быть ребенком, не может внушать иных чувств, кроме ненависти, не может жить такой же жизнью, как его сверстники, ставшие жертвами.

«Очеловечить Гитлера значило бы каким-то образом объяснить его, – говорил Горан студентам. – Но общество пребывает в убеждении, что высшее зло объяснить и понять нельзя. Ведь любая попытка объяснения в какой-то мере оправдывает это зло».

В фургоне опергруппы Борис предложил присвоить устроителю этого кладбища рук имя Альберт, в память о старом деле. Предложение вызвало у присутствующих улыбку, и решение было принято.

Отныне все члены опергруппы будут называть убийцу этим именем. И день за днем Альберт начнет обретать черты. Нос, глаза, лицо, собственную жизнь. Каждый станет представлять его по-своему, но уже во плоти, а не как ускользающую тень.

– Альберт, значит?

После совещания Рош все еще мысленно взвешивал медийный эффект этого имени, обкатывал его во рту, словно пробовал на вкус. А что, может быть.

Но старшего инспектора неотступно терзала другая мысль. И он поделился ею с Гораном.

– Если хочешь знать, я согласен с Борисом. Боже правый! Ну не могу я заставлять моих людей искать трупы, в то время как этот психопат всех нас выставляет дураками!

Горан понимал, что, говоря о «своих людях», Рош прежде всего имеет в виду себя. Ведь это на него посыплются все шишки за отсутствие результата, именно его станут обвинять в неэффективности действий федеральной полиции, неспособной поймать убийцу.

К тому же оставался нерешенным вопрос с шестой рукой.

– Я решил пока не разглашать новость о существовании шестой жертвы.

Горан оторопел:

– Как же мы тогда узнаем, кто это?

– Я все продумал, не волнуйся.

За время своей службы Мила Васкес раскрыла восемьдесят девять дел, связанных с пропавшими людьми, за что получила три медали и массу благодарностей. Ее считали экспертом в этой области и нередко приглашали консультировать даже за границу.