Левиафан - Борис Акунин (2006)

Никогда еще она не видела Эраста (да-да, про себя можно и по имени) таким обескураженным. Его лоб был наморщен, в глазах застыла тревога, пальцы нервно барабанили по столу. Неужто даже этот уверенный, обладающий молниеносной реакцией человек утратил контроль над развитием событий?

Минувшей ночью Кларисса уже видела его смущенным, но не более мгновения.

Тогда он быстро пришел в себя.

А было так.

После бомбейской катастрофы она три дня просидела в своей каюте.

Горничной сказалась нездоровой, ела у себя, а прогуляться выходила только под покровом ночи, как какая-нибудь воровка.

Со здоровьем все было в порядке, но как показаться на глаза свидетелям ее позора, а особенно ему? Подлец Гош выставил ее на всеобщее осмеяние, унизил, облил грязью. А хуже всего, что его даже нельзя уличить во лжи – все правда, от первого до последнего слова. Да, сразу же после вступления в права наследства помчалась в Париж, о котором столько слышала, столько читала. Как мотылек на огонь. И опалила крылышки. Достаточно того, что эта постыдная история лишила ее последних крох самоуважения, так теперь еще все знают: мисс Стамп – блудница, доверчивая идиотка, презренная жертва профессионального жиголо!

Два раза справиться о здоровье наведывалась миссис Труффо.

Разумеется, хотела насладиться зрелищем клариссиного унижения: притворно охала, сетовала на жару, а у самой бесцветные глазки так и светились торжеством – мол, что, милочка, кто из нас настоящая леди?

Зашел японец, сказал, что у них принято «наносить визит соборезнования», если кто-то хворает. Предлагал врачебные услуги. Смотрел участливо.

Наконец, постучался и Фандорин. С ним Кларисса разговаривала резко и двери не открыла – сослалась на мигрень.

Ничего, говорила себе она, уныло поедая бифштекс в полном одиночестве. Перетерпеть девять дней до Калькутты. Подумаешь – девять дней просидеть взаперти. Сущая ерунда, если провела в заточении без малого четверть века. Здесь ведь лучше, чем в тетушкином доме. Одна, в комфортабельной каюте, с хорошими книгами.

А в Калькутте тихонечко соскользнуть на берег и тогда-то уж, действительно, открыть новую, незапятнанную страницу.

Но на третий день к вечеру стали одолевать мысли совсем иного рода.

О, как прав был Бард, написавший:

Есть сладость обретения свободы, Когда утратишь все, чем дорожил!

Выходило, что и в самом деле терять нечего. Поздно вечером (уж миновала полночь) Кларисса решительно привела в порядок прическу, чуть припудрила лицо, надела так шедшее ей парижское платье цвета слоновой кости и вышла в коридор. Качка бросала ее от стены к стене.

Стараясь ни о чем не думать, она остановилась у двери каюты 18, поднятая рука замерла – но на мгновение, всего на одно мгновение – и Кларисса постучала.

Эраст открыл почти сразу. Он был в синем венгерском халате со шнурами, в широком вырезе белела сорочка.

– Мне нужно с вами поговорить, – безапелляционно заявила Кларисса, даже забыв поздороваться.

– Д-добрый вечер, мисс Стамп, – быстро сказал он. – Что-нибудь случилось?

И, не дождавшись ответа, попросил:

– Прошу вас минуту обождать. Я п-переоденусь.

Впустил он ее, уже одетый в сюртук, с безупречно повязанным галстуком. Жестом пригласил садиться.

Кларисса села и, глядя ему в глаза, произнесла следующее: