Чёрный ход - Генри Олди (2020)

Новый обжигающий удар — в поясницу. Пули рвут призрачную плоть, как если бы она была настоящей. Боль тахтона, боль Джошева тела — одна на двоих.

На троих?

Пули бросают тахтона на дверь, прижимают к тяжёлым створкам. Вопреки ожиданиям тахтон оборачивается, хотя ему давно пора лежать хладным трупом. Выдёргивает «ремингтон» из кобуры — и пуля шерифа ударяет ему в грудь. Оружие выпадает из разжавшихся пальцев, со стуком бьётся оземь.

Ноги тахтона подламываются, он сползает наземь, оставляя на двери чёрный блестящий след. Он красный, этот след, но в Элмер-Крик самый красный — пожар, а значит, всё остальное чёрное, даже кровь.

Губы шевелятся, тахтон пытается что-то сказать. Но звука нет, нет и шелеста осенней листвы. Вокруг рта пузырится кровавая пена. Три раны, три паровозных топки жгучей боли медленно гаснут в блёклом призраке — ничтожной малости, оставшейся от Джошуа Редмана, которого друзья звали Малышом.

Из проулка выходит Пастор. Вдалеке мелькают какие-то люди — справа, слева. Это не важно. Взгляд Джоша прикован к умирающему себе. Боль уходит. Губы коченеют. Голова безвольно падает набок. Как последний вздох, над трупом взвивается тахтон, — успел! успел! — и, зыркнув в сторону пастора, бросается прочь.

Джош прыгает наперерез. Сшибает с ног:

— Далеко собрался?!

Они катятся по земле, вскакивают. Тахтон пытается удрать, высвободиться, но Джош вцепляется в него мёртвой хваткой. Бьёт локтем в лицо, коленом в пах, кулаком по рёбрам. Драка, сэр! Подлинная, земная. Спасибо, Господи, за милость твою…

Удар взрывается в животе динамитной шашкой. Чудом Джош не отпускает тахтона: швыряет на землю, валится сверху. Бьёт, бьёт, бьёт. Ловит тахтонью руку — горячую, как адские уголья. Выворачивает, заламывает, шипя от боли в пузырящихся ладонях.

— Не уйдёшь!

— Старина Дэн Такер, когда перебрал,

Свалился в костёр и решил: в ад попал!

С угольком в ботинке чертей он пинал —

О Бог мой, взгляни — только пепел взлетал!

Джошуа Редман счастлив.

2

Рут Шиммер по прозвищу Шеф

— Не стреляй, девочка моя…

Все несчастья, сколько их ни было в револьвере, остаются в каморах барабана. Перед Рут — Пирс, Пирс-душа, которого она впопыхах приняла за тахтона. Нет сомнений, что это настоящий Пирс — если тело на полу выглядит скверно, то призрак вообще едва заметен рядом с телом.

Плод фантазии, воображаемый друг — эти имена сейчас подходят Пирсу, как одежда, сшитая на заказ умелым портным. Ещё чуть-чуть, и фантазия потерпит крах в столкновении с реальностью, воображение иссякнет, а Пирс превратится в смутное воспоминание.

— Не стреляй, дай, я сам…

Пирса больше нет. Его нет рядом с телом, но тело приподнимается на локте, смотрит на Рут сияющим взглядом. Это не лихорадочный блеск глаз тахтона, прикидывающего, терпеть ему боль или выскочить наружу. Это счастье, равного которому Рут не встречала.

Нет, неправда. Встречала, просто забыла.

Мазурка ля минор.

В доме пахнет свежим кофе.

Огромное окно с белыми рамами. За окном — дубовая аллея. По обе стороны от аллеи — сад с дорожками и клумбами. Бледно-голубое небо, тёмно-зелёная листва.

Запах мятой травы.

— Рут, ты где?! Ох уж эта несносная девчонка…

И лишь топот копыт за воротами.

Рука подламывается.

Бенджамен Пирс падает набок, переворачивается на спину. Счастливый взгляд упирается в потолок. Можно поверить, что Пирс видит не грубую побелку, а чистые небеса, пронизанные солнечным светом, и ангелы поют осанну[45] во славу Господа.

Надо закрыть мёртвому глаза, но Рут не в силах это сделать.

3

Саймон Купер по прозвищу Пастор

Всё когда-то случается впервые.