– Вот о чем! – сказал Питер, и Дон проследил за его вытянутым пальцем.

На другой стороне улице сияла неоном гигантская красная вывеска:

«РИАЛЬТО».

А под ней черными буквами чуть помельче – последнее доказательство мудрости Анны Мостин:

«НОЧЬ ЖИВЫХ МЕРТВЕЦОВ».

11

Стелла шестидесятый раз посмотрела на наручные часики и резко встала, чтобы сверить их с часами на каминной полке, спешившими, как правило, на три минуты. Рики с друзьями уехали минут тридцать – тридцать пять назад. Она вспомнила, как тревога мужа в рождественское утро передалась ей, как она чувствовала тогда, что, если Рики не предпримет что-то, не начнет действовать немедленно – случится нечто ужасное. Теперь же Стелла была уверена, что, если она сейчас же, сию секунду не помчится к дому Робинсона – случится нечто ужасное уже с Рики. Ей велели ждать час, но час – это слишком долго. Что бы там ни страшило ее мужа и Клуб Фантазеров, оно жило в том доме и сейчас подкарауливало его там. Стелла никогда не считала себя феминисткой, однако она давным-давно убедилась, насколько мужчины ошибаются, воображая, что могут делать все самостоятельно. Пусть такие, как Милли Шин, запирают все двери и окна, – им вечно мерещится всякая ерунда, когда их мужья умирают или бросают их. Если какая-то непредвиденная катастрофа уносила их мужей, они в страхе съеживались, прячась за женской пассивностью и повиновением, и покорно дожидались оглашения завещания.

Рики простодушно решил, что она не годится им в помощники. Даже от подростка больше толку. Она еще раз глянула на часы. Еще минуту долой.

Стелла спустилась и надела пальто; затем сняла его, засомневавшись: а вдруг и вправду она не сможет им помочь?

– Чушь! – громко сказала она, вновь надела пальто и вышла из дому.

Слава богу, снегопад стих, а Леон Черчилль, заглядывавшийся на нее с тех пор, как ему стукнуло двенадцать, расчистил некоторые улицы. Лин Шоу из автосервиса, еще одно платоническое завоевание, освободил от снега подъездную дорожку к дому Готорнов – в этом пристрастном мире Стелла не чувствовала угрызений совести, пользуясь выгодами, которые ей дарила внешность. Она без труда завела машину (Лин, однажды отвергнутый Стеллой, почти с нежностью заботился о двигателе ее «вольво») и вырулила по дорожке на улицу.

Стелла со всей возможной скоростью, какую позволяло скользкое неровное покрытие, мчалась к Монтгомери-стрит. Прямой проезд блокировали занесенные улицы, и она устремилась по тем, что успел очистить Леон. Получался солидный крюк, и она застонала, стиснув зубы. Мысленно прокручивая схему улиц, по которым ей придется кружить, Стелла набрала скорость до той, с которой обычно ездила по городу в нормальную погоду. Пороги, борозды, канавки, оставленные Леоном, подбрасывали машину, Стелла иногда больно ударялась об руль и, сворачивая на Скул-роуд, не обратила внимания, что уровень покрытия там резко обрывался на семь дюймов. Когда передняя подвеска ударилась об утрамбованный снег, Стелла утопила акселератор, по-прежнему думая о кружных путях к Монтгомери-стрит.

Корма машины завиляла, снесла металлическое ограждение и почтовый ящик, «вольво» закрутился, продолжая движение вперед: в панике Стелла вывернула руль как раз в тот момент, когда машина нырнула с очередной насыпи, оставленной Черчиллем. «Вольво» лег на бок, бешено крутя колесами, а затем, все еще двигаясь вперед, завалился на металлическое ограждение.

– Дьявол! – прошипела Стелла, вцепившись в руль и тяжело дыша, и приказала себе не дрожать. Она распахнула дверь и посмотрела вниз. Если развернуться на сиденье и свесить ноги, то до земли останется всего лишь три-четыре фута. А машину придется бросить здесь – без тягача ее с изгороди не стащить. Стелла развернулась, опустила ноги, глубоко вздохнула и оттолкнулась от кресла.