Смерть на рассвете - Мейер Деон

— Хоуп, я знаю достаточно. И прекрасно понимаю ваши так называемые воззрения. Вам кажется, будто жизнь справедлива. Вы думаете, что, если очень захотеть, если постараться жить праведно, все будет отлично. Вы думаете, что добро заразительно. Если вы постараетесь жить праведно, остальные люди тоже повернутся к добру, один за другим. Волна добра накроет весь мир и победит зло. Я прекрасно вас понимаю, когда-то и я был таким же, как вы. Нет. Я был лучше. Я достиг момента просветления задолго до девяносто второго года. Как-то, когда я служил в Претории, я подошел к камере и всмотрелся в ее обитателей через решетку. Дело было в три часа ночи. Среди пятнадцати или шестнадцати чернокожих пьяниц, хулиганов, насильников и грабителей я увидел одного чернокожего, сидевшего на краю стальной скамьи с раскрытой книжкой стихов Брейтена Брейтенбаха в руках. Я был лейтенантом, Хоуп, заместителем начальника участка. Я велел вывести его из камеры и привести ко мне в кабинет. Я закрыл дверь и начал с ним разговаривать. Сначала о поэзии. Он оказался учителем из тауншипа — пригородного гетто Мамелоди. Он говорил на африкаансе лучше меня. Его арестовали, потому что он оказался в белом квартале после полуночи. Он же шел пешком на вокзал, который находился в двенадцати километрах. Он навещал профессора, который преподавал в Южно-Африканском университете. Был у него по приглашению. Потому что ему нужно было обсудить свою магистерскую диссертацию по Брейтену. Его арестовали по простой причине — что может делать чернокожий в белом квартале посреди ночи? Тогда и настал мой момент истины. Он изменил меня. Мне захотелось стать просветителем, этаким африканским Ганди для бедных, который хочет донести весть о пассивном сопротивлении до чайной, спальни и гостиной. В цивилизованной форме. Я специально заводил разговоры с работниками автозаправок, уборщиками, официантами придорожных кафе. Я шутил, я сочувствовал, я всем своим видом подчеркивал, что вижу в них людей. Да, мы сильно отличаемся друг от друга, но это-то как раз хорошо. Мы разные, но по сути своей все мы люди, Хоуп. Я это понимал.

Ван Герден посмотрел на нее. Она не сводила с него глаз. Она была потрясена. Он действительно разговаривал с ней, он говорил как мудрый, интеллигентный, живой человек.

— Да, вот в чем суть. Я думал, что все мы в основе своей хорошие. Ну, не все, но большинство из нас. И, позвольте вам заметить, то был гигантский шаг, огромное достижение для полицейского. Я совершил большую ошибку, потому что верил, что все мы хорошие, что я сам хороший. Что добро свойственно мне изначально, присуще по праву рождения.

Ван Герден замолчал. Он сидел на вытертом кресле и смотрел на нее, изучал контур ее лица, уже знакомый ему, видел, как напряженно она его слушает. Ее близость мешала; ван Герден медленно встал, стараясь отстраниться от нее, не допускать физического контакта. Во рту у него пересохло. Он метнулся на кухню, поставил чайник, обернулся. Хоуп по-прежнему не сводила с него взгляда.