Смерть на рассвете - Мейер Деон

Огонь ван Вюрен больше никогда не заговаривал со мной. Пару раз, уже записавшись в университет и начав учебу, я пытался побеседовать с ним, но старый сержант притворялся, будто ничего не помнит. Как если бы того разговора вовсе не было. Что заставило его изучить мой послужной список (скорее всего, без разрешения), вырвать из журнала страничку и принести ее мне, я так никогда и не узнаю.

Могу только догадываться, что истина заключается в контрасте, который он видел между Бродриком и мною. Может быть, в том состояла слабость ван Бюрена, что он тоже видел в преступниках людей? Может быть, за его грубой, некрасивой внешностью таилась чуткая душа, которую он вынужден был глушить бренди, чтобы справиться с повседневными делами?

Через год-два после нашего разговора ван Вюрен умер от инфаркта. В роковой день он был дома один. Похороны были грустными; на них пришло совсем мало народу. На кладбище был сын, единственный родственник, с застывшим взглядом и явственно читаемым облегчением на лице. Сослуживцы, как это бывает в таких случаях, качали головой и приговаривали:

— Его сгубило пьянство!

Сдав выпускные экзамены, я выпил за упокой его души. Ван Вюрен наделил меня двумя дарами: целью в жизни и самоуважением. Я знаю, это звучит театрально, но мою жизнь до разговора с ван Вюреном и после можно сравнить с назойливой рекламой средств для похудения. Там обычно показывают два снимка: «До» и «После» (часто отретушированные). Проведя два года в Саннисайде, я уже вступил на путь, ведущий в никуда; я был подавлен, раздосадован, ничего не ждал и слегка отупел. Я не желал признаваться даже самому себе, что ошибся с выбором профессии. Полиция больше, чем любая другая профессия, притупляет чувства — как бесконечной рутиной, так и самим характером работы, постоянным столкновением с подонками общества, с отклонениями, с социальными и экономическими отбросами, а иногда — со злом в чистом виде.

Томас ван Вюрен показал мне выход из лабиринта.

Поскольку учился я хорошо, я видел перед собой четкую цель. Конечная цель и успехи в учебе выполняли роль бога из машины. Я понемногу выползал из болота. Я начал любить себя.

Ах, как много значат похвалы, особенно если они заслуженные!

«Ваши сочинения показывают замечательные писательские навыки и умение вести полемику. Читать их — одно удовольствие».

«Ваши углубленные знания предмета производят большое впечатление; они находятся на гораздо более высоком уровне, чем можно ожидать от студента. Поздравляю!»

Преподаватели не догадывались, а я понимал только на подсознательном уровне, что учебный курс стал для меня нитью Ариадны. Я учился в каждую свободную секунду, читал больше, чем было необходимо, анализировал. Я выбрал не один, а два дополнительных предмета: помимо полицейской подготовки занимался криминалистикой и психологией. Они оба казались мне очень важными. По всем предметам я (к радости своей) каждый курс заканчивал с отличием. Меня повысили — кстати, и экзамен на чин сержанта я тоже сдал — и перевели в Преторию. Сержантские нашивки значили для меня очень мало. У меня были далекоидущие планы. Мама радовалась тому, что ее сын обрел новую цель в жизни — а также тому, что я получаю «высшее образование».

День четвертый Воскресенье, 9 июля

23

Она позвонила к нему в дверь в семь утра; ван Герден открыл — взъерошенный со сна, невыспавшийся. Она влетела в его дом, как фурия. На щеке пламенела красная отметина. Хоуп Бенеке злилась, потому что оказалась бессильна, потому что так и не сумела его понять.

Она прислонилась к серой стене, а он так и застыл в проеме открытой парадной двери.

— Дверь закройте, — велела она. — Холодно.

Ван Герден вздохнул, закрыл дверь, подошел к креслу, сел.

— Хоуп, вы моя работодательница. Можете меня уволить. Это ваше право.

— Почему вы ударили его, ван Герден?

— Потому что мне захотелось.