Смерть на рассвете - Мейер Деон

Мать долго молчала — пока они не въехали в ворота.

— По-моему, Хоуп просто замечательная, — сказала Джоан ван Герден.

Она остановила машину у его дома.

— Вот твои ключи. Мне их передали, — заявила она, открывая сумочку.

— Мама…

— Что, сынок?

— Я должен кое о чем с тобой поговорить.

— О чем, сынок?

— Вчера… Схлебюс мне угрожал. Сказал, что он… приедет и… причинит тебе вред, если я не откажусь от расследования. — Ван Герден посмотрел на мать, ища на ее лице признаки страха, и не увидел их. — Завтра я раздобуду для тебя охрану. Найду лучших телохранителей, какие только есть. Обещаю.

— Но расследование ты не бросишь?

— Мама… я… сделаю все, что смогу.

Джоан ван Герден подняла руку, призывая сына к молчанию:

— Зет, возможно, и мне пора кое-что тебе сказать. Я ездила к Хоуп Бенеке. В прошлую пятницу. После того как ты отказался от работы. Я пошла поговорить с ней. О тебе. Хотела, чтобы тебе дали вторую попытку. Я не собираюсь извиняться, потому что я твоя мать и поступила так ради тебя. Я поступила так потому, что верила: единственное, что способно тебя исцелить, — это работа. Надо, чтобы ты работал, как раньше. Я до сих пор так считаю. И не хочу, чтобы ты бросал дело на полдороге. Просто прошу тебя: будь осторожен. Хочешь нанять для меня телохранителей — пожалуйста, я не против. Но кто присмотрит за тобой?

— Мама, ты ездила к Хоуп?!

— Зет, я спросила: кто присмотрит за тобой?

— Я… никто. Я…

— Ты будешь осторожен?

Он открыл дверцу.

— Просто невероятно. Ты ездила к Хоуп.

Джоан ван Герден завела мотор.

— Все уже в прошлом; что сделано, то сделано. И извиняться я не собираюсь.

Он вылез из машины, но вдруг вспомнил еще кое-что.

— Мама!

— Что, Зет?

— Спасибо. За вчерашний вечер.

Она улыбнулась ему, трогаясь с места. Он захлопнул дверцу, и она медленно покатила к своему большому дому.

Ван Герден стоял на солнце, сжимая в руке ключи от дома. Он видел ромашки, внезапно расцветшие, море белого и оранжевого, тянущееся от его двери почти до калитки. Он видел голубое небо, а на востоке — ломаную линию горных пиков.

Мать ездила к Хоуп. Теперь понятно, почему позавчера они так быстро нашли общий язык!

Он покачал головой, отпер дверь, раздернул занавески, и яркие лучи солнечного света залили его дом ярко, словно лучи прожектора. Он порылся в компакт-дисках, нашел то, что нужно, звук поставил на максимум и сел в теплом пятне солнечного света. Сначала увертюра, так сказать фундамент, заложенный оркестром, пролог к божественному, затем сопрано, такое сладкое, такое божественно сладкое, Agnus Dei из «Литании Святого Причастия» Моцарта. Он купался в звуках, позволял звукам омывать себя, входить в себя, следил за перепадами голоса, за исполнением каждой ноты, и наконец музыка освободила его чувства; через шесть минут ван Герден понял: он испытывает глубокую благодарность за то, что остался жив.

Потом он принял неспешный, горячий, доставляющий наслаждение душ.

— Он служил в спецназе, — говорила Каролина де Ягер. — Очень этим гордился; и отец его тоже гордился, а потом нам сказали, что он погиб, и отец сломался. Я по-прежнему считаю, что рак развился у него именно от горя. Его отец умер в 1981 году; я сдала ферму, переехала в город. Не знаю, что делать с землей, — ведь ее некому наследовать.

Каролина де Ягер сидела у окна, на солнышке. На коленях у нее лежали большой черный блокнот и картонная коробка. Во время разговора она чаще обращалась к Джоан ван Герден, а не к нему. Ван Гердену показалось, что он понимает, в чем дело. Напротив Каролины де Ягер, рядом с Хоуп Бенеке, сидела Вилна ван Ас; рядом лежала коробка с бумажными носовыми платками. Итак, четыре женщины и он.