Убить пересмешника - Харпер Ли (1964)

Если у вас кто-нибудь умер, соседи приносят вам поесть, если кто-нибудь болен – приносят цветы, и так просто иной раз что-нибудь подарят. Страшила был наш сосед. Он подарил нам две куколки из мыла, сломанные часы с цепочкой, два пенни на счастье – и еще он подарил нам жизнь. Но соседям отвечаешь на подарок подарком. А мы только брали из дупла и ни разу ничего туда не положили, мы ничего не подарили ему, и это очень грустно.

Я повернулась и хотела идти домой. Наша улица тянулась далеко к центру города, и вдоль нее мерцали фонари. В первый раз я увидела наш квартал с этой стороны. Вот дом мисс Моди, вот – мисс Стивени, а вот и наш, вот и качели на нашей веранде, а за ними хорошо видно дом мисс Рейчел. Я даже разглядела дом миссис Дюбоз.

Я оглянулась. Слева от двери было окно с закрытыми ставнями. Я подошла, стала перед ним и поглядела по сторонам. Днем из него, наверно, виден угол почты.

Днем… Мне представилось – кругом светло. День на дворе, и все соседи заняты своими делами. Мисс Стивени спешит через дорогу поделиться с мисс Рейчел самой последней новостью. Мисс Моди наклонилась над своими азалиями. Лето, и двое детей вприскочку бегут по тротуару, а вдалеке им навстречу идет человек. Он машет рукой, и дети наперегонки мчатся к нему.

Все еще лето, и двое подходят ближе. Мальчик понуро плетется по тротуару и волочит за собой удилище. А отец подбоченился и ждет. Лето, и дети играют с приятелем в палисаднике, сами сочиняют и представляют какую-то непонятную пьеску.

Осень, и двое детей дерутся на тротуаре перед домом миссис Дюбоз. Мальчик помогает сестре подняться, и они идут домой. Осень, и двое детей торопятся в школу, скрываются за углом, потом возвращаются домой, и по их лицам видно, радостный у них был день или печальный. Они останавливаются перед виргинским дубом, и на лицах – восторг, изумление, испуг.

Зима, и его дети дрожат от холода у калитки – черные тени на фоне пылающего дома. Зима, и человек выходит на середину улицы, роняет очки и стреляет в бешеную собаку.

Снова лето, и он видит – у его детей разрывается сердце. Снова осень, и детям Страшилы нужна его помощь.

Аттикус прав. Однажды он сказал – человека по-настоящему узнаешь только тогда, когда влезешь в его шкуру и походишь в ней. Я только постояла под окном у Рэдли, но и это не так уж мало.

Мелкий-мелкий дождик, огни уличных фонарей расплылись и затуманились. Я иду домой и чувствую, что я очень старая, а потом я скашиваю глаза и гляжу на кончик своего носа – на нем сидят мелкие капельки дождя, а потом у меня начинает кружиться голова, и я скорей перестаю косить. Я иду домой и думаю – есть что рассказать Джиму. Ох и разозлится же он, что все прозевал, наверно, целую неделю и разговаривать со мной не станет. Я иду домой и думаю – мы с Джимом будем еще расти, но нам мало чему осталось учиться, разве что алгебре.

Я взбежала на крыльцо и вошла в дом. Тетя Александра уже легла, и у Аттикуса тоже темно. Может быть, Джим уже приходит в себя? У постели Джима сидел Аттикус. Он читал какую-то книгу.

– А Джим еще не проснулся?

– Спит крепким сном. Он не проснется до утра.

– А-а. И ты будешь сидеть возле него?

– Посижу часок. Иди ложись, Глазастик. У тебя был трудный день.

– Я немножко посижу с тобой.

– Сделай одолжение, – сказал Аттикус.

Было, наверно, уже за полночь, удивительно, как это он легко согласился. Впрочем, он был догадливей меня: как только я села на пол, у меня начали слипаться глаза.

– Ты что читаешь? – спросила я.

Аттикус заглянул на обложку.

– Это книга Джима. Называется «Серое привидение».

Сон мигом соскочил с меня.

– А почему ты ее взял?

– Сам не знаю, дружок. Просто подвернулась под руку. Раньше мне как-то не пришлось ее читать, – обстоятельно ответил Аттикус.

– Почитай, пожалуйста, вслух. Она очень страшная.

– Незачем, – сказал Аттикус. – Пока что хватит с тебя страхов. Это слишком…