Парижский архитектор - Чарльз Белфор (2013)

После того как двадцать второго июня было подписано перемирие, Люсьена можно было считать официально побежденным и завоеванным, однако ни ему, ни другим офицерам не улыбалось угодить в лагерь для военнопленных в Германии. Дядя Альбер, родной брат матери Люсьена, во время Первой мировой провел четыре года в немецком лагере, а вернувшись во Францию, на протяжении всего остатка жизни вел себя довольно странно. Например, любил преследовать, как охотничий пес, белок в лесу. Люсьен, как и многие солдаты французской армии, просто снял форму, уничтожил военные документы и обзавелся поддельным удостоверением личности. Когда в конце июня вермахт добрался до гарнизонов линии Мажино, он уже вернулся к жене, в Париж.

То, что он увидел, было жалким подобием великой европейской столицы. Хотя британцы объявили Париж открытым городом и таким образом спасли его от разрушительных бомбардировок, больше миллиона людей из трехмиллионного населения Парижа уехали. Что касается Люсьена и его жены Селесты, то они решили остаться, поверив, что жить в оккупации менее опасно, чем ехать в полную неизвестность. И это решение оказалось правильным: из-за толп беженцев, устремившихся на юг страны, на дорогах возникли заторы, многие пропали без вести или умерли, не выдержав тягот пути. Это массовое бегство и капитуляция перед Германией унизили Францию перед лицом всего мира. Люсьен всем сердцем ненавидел немцев за то, что они сделали с его страной. В день подписания капитуляции он плакал, как ребенок. Но единственным, что имело для него значение в те дни, было то, что он и его жена – живы.

Нет, Люсьен определенно не был ни героем, ни альтруистом – одним из тех парней, которые пытаются защитить угнетенных. Альтруистом был Мане, и это его выбор. Рисковать жизнью ради еврея? Отец Люсьена расхохотался бы ему в лицо. Выросший в Париже, Люсьен был всю жизнь окружен евреями. Он знал, что в столице живут около двухсот тысяч евреев, хотя никогда не встречал ни одного еврея в архитектурном коллеже, где учился. Он никогда не слышал о евреях-архитекторах и считал, что все они – прирожденные дельцы, поэтому занимаются коммерцией, финансами или выбирают такие профессии, как юриспруденция и медицина, где можно заработать кучу денег. А архитектурой, как он довольно быстро понял, не стоит заниматься, если хочешь разбогатеть.

При этом Люсьен чувствовал, что Мане прав в одном. С евреями поступают несправедливо. Немцы лишили их самого необходимого – отключили телефоны и конфисковали велосипеды. Это коснулось не только евреев-иммигрантов из Польши, Венгрии и России, селившихся в восточных округах Парижа, но и тех, кто родился во Франции и внешне не походил на «настоящих» евреев. От жестокой дискриминации страдали врачи, адвокаты и профессора университетов – не важно, насколько человек был известен и почитаем. Так, нобелевский лауреат, философ Анри Бергсон умер от пневмонии, которую подхватил, стоя в очереди в муниципалитете, чтобы зарегистрироваться как еврей. Но то, что происходило с евреями, было вопросом оккупационной политики, и Люсьен не смог бы повлиять на ситуацию при всей уверенности, что происходящее несправедливо и жестоко.

Для людей умных – а Люсьен считал евреев умным народом – они вели себя слишком глупо. Начиная с 1933 года во французских газетах то и дело появлялись репортажи о том, как нацисты в Германии обращаются с евреями. Так что же они, надеялись, что во Франции немцы будут обращаться с ними по-другому? Некоторые еврейские семьи пересекли Пиренеи и осели в Испании и Португалии, другие еще раньше перебрались в Швейцарию. Они были из тех, кто быстро понял, что их ждет, оттого и спасли свою жизнь.