Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс (1984)

Огонек свечи горел ровно, воск стекал ровно, создавая вокруг нее цепи крохотных гор.

Через двадцать минут огонь свечи заметно потускнел.

– Воздух уже паршивый, – пробормотал кто-то.

– Ну, желающие могут уйти, – откликнулся другой матрос.

Раздался почти искренний смех. У Купера начало жечь глаза. Диксон спокойно поглаживал бакенбарды двумя пальцами.

– Сколько уже? – внезапно спросил Александер.

Купер встал. То ли глаза почти ничего не видели, то ли наполовину сгоревшая свеча стала светить еще хуже. Ему пришлось поднести часы к лицу, чтобы рассмотреть циферблат.

– Мы внизу тридцать три минуты.

Он так и держал теперь часы открытыми на ладони. Как же громко они тикали… Чем быстрее тускнел свет, тем больше его разум играл с ним злые шутки. Интервалы между тиканьями вдруг становились все длиннее; до следующего Куперу приходилось ждать чуть ли не полчаса, а когда оно наконец звучало, звук тянулся невыносимо долго.

Александер начал тихо напевать какую-то песенку о тележках с кабачками, нарочно утрируя акцент кокни. Диксон сердито велел ему замолчать. Купер с тоской вспомнил о Ливерпуле, о Традд-стрит, даже о палубе «Уотер Уитч» и, конечно, о своем бедном мальчике, тело которого лежало сейчас где-то на дне Атлантики. Почувствовав влагу на щеках, он отвернулся, чтобы никто не заметил его слез.

Свеча погасла.

Кто-то судорожно вздохнул. Кто-то выругался. Диксон чиркнул спичкой о металлическую пластину, но она не загорелась, только зашипела и завоняла.

– Сколько уже, мистер Мэйн? – послышался голос Александера.

– За пару минут до того, как погасла свеча, было почти сорок пять.

– Но дышать еще можно, – сказал Диксон; чье-то ворчание оспорило это утверждение.

Ничего не видя, Купер не мог судить о ходе времени. Вокруг не осталось ничего – только чудовищное давление в висках и свистопляска в голове. Предательский разум твердил ему, что он задыхается, что слышит, как трещит железная обшивка, что все идет не как надо. Он прошел уже все стадии – дурноту, сонливость, чрезмерную уверенность и осознание скорой гибели.

Он сорвал шейный платок, расстегнул пуговицы воротника. Он задыхался, он умирал…

– Поднимаемся!

Тут же раздались смех, шумные голоса. На мгновение, вытирая потную шею, Купер почти убедил себя, что человеком, который выкрикнул эти слова, был он.

– Мистер Александер, – очень спокойно произнес Диксон, – встаньте к кормовому насосу, если нетрудно. Я буду на носовом. Мистер Фокс, мистер Биллингс, откручивайте балласт.

Купер прислонился затылком к стенке корпуса, мечтая о глотке свежего воздуха. Он слышал скрип и шипение насосов, звон гайки, упавшей на палубу… Этот звук повторился несколько раз.

– Балласт снят, сэр.

– Нос поднимается, – задыхаясь, произнес Диксон, работая рукояткой насоса. – Скоро всплывем.

Теперь уже все почувствовали, как нос лодки задирается кверху. Мужчины смеялись и свистели, но недолго.

– Что не так, Александер? – воскликнул кто-то. – Почему корма висит?

– Капитан Диксон? – Маленький англичанин явно был испуган. – Цистерна не осушается. Что-то с насосом.

– Всё, помрем, – тут же пробормотал матрос рядом с Купером.

– Что с насосом? – спросил капитан.

– Похоже, засорен. Водоросли, наверное, мать их.

– Если не исправим его, всплыть не сможем. – Диксон обращался к Александеру, но тот же нервный матрос уже кричал:

– Мы задохнемся! О Боже, Боже… я не хочу вот так умирать! – Его голос поднялся почти до визга. – Мы умрем! – уже рыдал он. – Я знаю, мы все…

Купер повернулся и протянул руку в темноте. Часы упали; он услышал, как разбилось стекло в то мгновение, когда он стиснул ладонь мужчины, впавшего в истерику. Другой рукой Купер дважды ударил его по лицу:

– Прекрати! Этим не поможешь.

– Пошел ты, отпусти… мы все… мы…

– Я сказал – прекрати!