Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс (1984)

Приближение весны чувствовалось в запахах мокрой земли и ночном ветре. Из Фредериксберга прискакал какой-то пастор, чтобы поговорить с Августой, и хотя Вашингтон и Бос не слышали их разговора, они догадались, зачем приезжал преподобный. Правда, цели своей он так и не добился.

Чем быстрее таяли сугробы во дворе, тем чаще они стали замечать всадников на дороге, которые теперь появлялись в любое время суток. По ночам верхушки деревьев озарялись огнем артиллерийских батарей вдоль реки; иногда от взрывов снарядов дрожали окна – так, что стекла жалобно звенели. Вашингтон и Бос часто обсуждали серьезность ситуации между собой и наконец решились поговорить с хозяйкой.

После почти часового спора о том, кто это сделает, договорились, что пойдет более молодой. Перед ужином Бос пришел на кухню.

– Мисс Августа, – начал он, – тут больше нельзя оставаться. Бои уже совсем близко. Союзная армия может и через ферму пройти. Опасно тут стало. Мы с Вашингтоном, конечно, будем за вас драться до конца. Умрем за вас! Вот только не хочется нам, чтобы вас убили, да и самим помирать не очень-то хочется. – Бос тяжело вздохнул. – Давайте уедем в Ричмонд, а?

– Бос, я не могу.

– Почему не можете?

– Потому что, если он приедет, он не будет знать, где меня найти. Я могла бы написать ему, но почта сейчас работает так плохо, что письмо вряд ли дойдет. Прости, Бос. Но вы с Вашингтоном свободны и можете уйти, когда захотите. А я должна остаться.

– Опасно тут, мисс Августа.

– Знаю. Только для меня еще хуже уехать и никогда его больше не увидеть.

Когда короткий отпуск Билли закончился и он уехал из Лихай-Стейшн, Бретт снова охватило уныние. Подавленное настроение мужа не ускользнуло от ее глаз. Хотя Билли и уверял ее, что он прежде всего профессионал и упадок боевого духа армии не может влиять на него, она видела, как он изменился, видела его усталость, его скептицизм и растущий в душе гнев.

Она находила спасение только в том, что помогала Чорнам и Сципиону Брауну заботиться о потерявшихся детях. Она скребла полы, готовила еду, читала сказки самым маленьким и учила старших писать и считать. Каждый день она работала до изнеможения, пока не чувствовала, что заснет сразу же, как только ляжет в постель.

К концу этой суровой зимы Браун увез двух подростков на поезде в Огайо – в Оберлине нашлась чернокожая семья, которая захотела принять мальчика и девочку. Возвращался он через Вашингтон, везя трех новых девочек – семи, восьми и тринадцати лет. В первый же день в Лихай-Стейшн он покатал каждую на лошади. Брауну приходилось тратить очень много времени, чтобы добыть все необходимое для своих подопечных – часть он покупал сам, но в основном принимал в дар, – а также на поиски детей в переполненных лагерях для беженцев в Вашингтоне и Александрии, и в конце концов он решил, что передвигаться на лошади можно гораздо быстрее. Так он стал довольно неплохим наездником. Лошади, казалось, чувствовали его природную доброту, как и дети.

Впрочем, доброта ничуть не умаляла его решимости и твердости его убеждений. Хотя Бретт все больше и больше нравился этот человек, она чувствовала, что ему просто доставляет удовольствие дразнить ее, намеренно вызывая на спор, только потому, что она южанка и у ее семьи есть рабы.

Один такой спор произошел однажды в марте, когда они с Брауном поехали в лавку Пинкни Герберта купить кукурузной муки и что-то еще. Браун правил лошадьми, Бретт сидела рядом с ним. В Монт-Роял такая картина ни у кого не вызвала бы вопросов – просто раб едет куда-то со своей хозяйкой. Однако в Лихай-Стейшн их появление вместе неизбежно вызывало враждебные взгляды, а порой и скабрезные реплики, особенно от людей вроде Люта Фессендена и его кузена. Оба до сих пор избегали призыва на военную службу.