Медный всадник - Полина Саймонс (2001)

– Слишком велик, – жаловался он доктору. – Хорошо бы не пришлось вставать. Всякий увидит, что я в нем тону. У вас нет морфия? Мне…

Доктор вернулся через несколько минут.

– Если я дам ему еще морфия, он не проснется. Но у него и в самом деле очень болит рука.

– А что с ним? – спросила Татьяна по-английски без особенного, впрочем, интереса.

Доктор Сайерз помолчал.

– Его едва не убили. Очень сложный открытый перелом. Возможно, он к тому же и руку потеряет. Не понимаю, как он еще в сознании. Думал, что после вчерашнего пролежит в коме с неделю, однако сегодня он уже ходит.

Сайерз покачал головой. Татьяна ничего не сказала.

Как может он стоять, ходить, держаться? Как можем мы все, сильные, решительные, пылкие, молодые, падать на колени, позволять жизни взять над собой верх, когда он способен стоять, ходить, держаться…

– Когда-нибудь, Таня, – продолжал Сайерз тоже по-английски, – вы расскажете мне о… – Он осекся, показывая на кузов. – Клянусь Богом, я ничего не понимаю.

– Вряд ли я сумею объяснить, – прошептала Татьяна.

По пути к Лисьему Носу их несколько раз останавливали и проверяли документы. Сайерз показывал бумаги, свои и своей медсестры, Джейн Баррингтон. Дмитрий протягивал солдатский медальон с именем финского пилота Туве Хансена. Сайерз объяснял, что они везут раненого пилота в Хельсинки, обменивать на русского военнопленного. Каждый раз пограничники открывали кузов, светили фонариком в заплывшее лицо Дмитрия и знаками приказывали доктору проезжать.

– Хорошо чувствовать себя под защитой флага Красного Креста, – заметил доктор.

Татьяна молча кивнула.

Доктор снова остановил машину у обочины и выключил зажигание.

– Замерзли?

– Нет.

Замерзла, но недостаточно. Совсем недостаточно. Хоть бы все внутри превратилось в лед!

– Хотите, чтобы я села за руль?

– А вы умеете водить?

В Луге, когда ей только исполнилось шестнадцать, Татьяна подружилась с сержантом из полка, расквартированного вблизи деревни. Сержант целое лето учил ее и Пашу водить машину. Паша ужасно злился на нее, стараясь не пустить за руль, но сержант, человек добрый, приструнил его, и Татьяна постепенно постигла основы вождения. Мало того, водила куда лучше Паши, и сержант часто говорил, что она способная ученица.

– Умею.

– Нет, сейчас слишком темно и скользко.

Сайерз откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Прошел час.

Татьяна сидела не шевелясь, сунув руки в карманы пальто и пытаясь вспомнить, когда они с Александром в последний раз занимались любовью. В то ноябрьское воскресенье… Но где именно?

Она не могла вспомнить.

Что они делали?

Где были?

Она смотрела на него?

Подслушивала ли Инга под дверью?

Было это в ванной, на диване или на полу? Теперь не вспомнить…

Что сказал Александр в последнюю ночь? Пошутил, поцеловал ее, улыбнулся, дотронулся до руки, объяснил, что едет в Волхов получать повышение. Лгали ли они ему? Лгал ли он ей?

Он дрожал. Тогда она вообразила, что его бьет озноб. Что еще он сказал?

Увидимся.

Так просто. Небрежно, не моргнув глазом. Что еще?

Помни Орбели.

О чем это?

Александр часто рассказывал ей забавные новости, интересные истории, слышанные в армии, анекдоты о Гитлере, Роммеле, Англии и Италии, Сталинграде и Рихтгофене, фон Паулюсе, Эль Аламейне, маршале Монтгомери. Имена и слова, которых она зачастую не понимала. Но Орбели… Что это может быть? Или кто? Она уверена, что никогда не слышала этого слова раньше. И все же Александр попросил, чтобы она его запомнила.

Татьяна, не долго думая, разбудила Сайерза.

– Доктор, что такое Орбели?

– Понятия не имею. Никогда не слышал. А что?

Татьяна не ответила.

Сайерз снова взялся за руль.

В шесть часов утра они подъехали к безмолвной, мирно спящей границе между Советским Союзом и Финляндией.