Дитя огня - Юлия Крён (2012)

Теперь все взгляды устремились на Вильгельма. В воцарившейся тишине огонь, казалось, потрескивал громче. Арвид увидел, как на лице графа отразились смешанные чувства. Среди них были досада и раздражение, как будто Вильгельм думал: «Какое мне дело до Понтье? Тот, кто слишком слаб, чтобы защитить свои земли, теряет их, таковы законы нашего мира». В то же время в его глазах читалось возмущение дерзостью Арнульфа и готовность выполнить собственный долг – не только долг графа, призванного заботиться о благополучии своего народа, но и долг христианина, который обязан всегда приходить на помощь братьям, как сильным, так и слабым.

Когда Вильгельм поклонился, его лицо оставалось таким же серым, а голос, очень глубокий и, как всегда, негромкий, звучал решительно.

– Я пошлю войско в Монтрей. Более того, я возглавлю его лично! – заявил он.

Последнее полено в камине сгорело дотла. Никто из присутствующих не подкинул дров – всем и без того было жарко. Лица собравшихся были не серыми, как у Вильгельма, а красными от волнения. В воздухе стоял запах пота. Сердце Арвида невольно забилось быстрее, подстраиваясь под учащенное сердцебиение людей, чье состояние чем-то напоминало ему возбуждение, которое он чувствовал в объятиях Матильды.

«Разве у любви и войны может быть что-то общее?» – недоумевал послушник.

Утомленный и войной, и любовью, он повернулся и поспешно вышел из зала.

Сначала Арвид кругами побродил по двору (и его щеки горели, несмотря на утреннюю прохладу), а потом вернулся в часовню, где другие монахи все еще молились и все еще ничего не знали о случившемся.

Три псалма спустя Вильгельм снова переступил этот порог. Сквозь дорогие витражи уже пробивался сумеречный свет, и теперь лицо графа было не серым, а бледным. Он опустился на колени возле Арвида, но не для того, чтобы помолиться, а чтобы с ним поговорить. Арвид удивился, ведь Вильгельм нарушил священную тишину этого места, но еще больше его поразило то, что в этот час граф хотел побеседовать именно с ним, а не со своими многочисленными советниками, в первую очередь с Бернардом Датчанином. Однако Вильгельм пришел обсудить не просьбу Эрлуина и не свое решение оказать ему поддержку.

– На свадьбе Герлок присутствовали монахи из Пуатье, которые остались в Нормандии. Аббат приказал им отправиться в Жюмьеж и помочь в восстановлении монастыря. Старейшего и мудрейшего из них зовут Мартин. Он сменит Годуэна на посту настоятеля.

Арвид уже слышал эту новость и удивлялся тому, как мало она его волновала. Только теперь он задумался о чувствах, которые испытывал Годуэн, узнав, что ему предпочли кого-то другого. Даже если его это и унизило, он наверняка, как обычно, промолчал, успокаивая себя тем, что монахи из Пуатье принесли с собой много денег, а значит, Жюмьежский монастырь вернет себе былое величие гораздо раньше.

– Господь отблагодарит всех, кто приложил к этому руку, – пробормотал Арвид, – монахов, Гильома Патлатого, вас…

– Я так устал, – резко перебил его Вильгельм.

Арвид удивленно поднял глаза. Разве возможно, чтобы граф не разделял волнения своих воинов? И чтобы в его взгляде отражались скорее боль и отвращение?

– Однажды, – продолжил Вильгельм, – однажды, когда Ричард вырастет, я уйду в Жюмьежский монастырь, чтобы провести там старость. Именно это я сказал аббату Мартину.

– И что же он ответил?

Вильгельм принялся рассматривать свои ладони.

– Что Бог послал меня в этот мир для того, чтобы я был графом, а не монахом. И что я не должен испытывать судьбу. Но я думаю… если я довольно долго буду графом, и к тому же хорошим, то в какой-то момент судьбе этого будет достаточно.

Арвид внимательно посмотрел на Вильгельма. Значит, именно это было истинной причиной его готовности выступить против Арнульфа? Не стремление восстановить справедливость, а лишь желание доказать всем, что он могущественный граф и достойный сын своего отца?