Воин Доброй Удачи - Р. Скотт Бэккер (2015)

Как мать читала ему перед сном или отец поддавался в борьбе на пальцах. Не хватало смеха и надежды.

Утрата – вместе с тем и память. Это ядро ее власти. Если вам случилось потерять воспоминание о человеке – как, по словам Эскелеса, теряли Нелюди, – тогда утрата будет полной, совершенной, и мы сможем продолжать забывать. Но нет. Боль держится на весах утраты и сохранения, в равновесии потерь и сознании, что было потеряно. В сосуществовании двух несравниваемых людей, одного – с отцом и матерью, другого – без них. Одного – обладающего гордостью и честью…

И другого – без них.

И прежний человек в нем продолжал жить шутками, вопросами и соображениями, которыми можно поделиться с отцом. Харуил часто говорил с сыном. А новый был сиротой, дрожащим и пошатывающимся, ощупью ищущим утраченную опору. И это признание своего краха, окружающего со всех сторон холода, поразило его, словно в первый раз…

Твой отец мертв. Твой народ в рабстве.

Ты один, пленник в войске врага.

Но парадокс, а иные скажут – трагедия, человеческого существования заключается в том, что мы легко возвышаем наши жизни над пустотой. Нас растят для этого. Люди вечно ведут счет своим утратам, накапливая их. Есть смысл в том, чтобы приносить себя в жертву, и никакого оправдания этому. Обижаться – значит считать всех своими должниками.

Но сейчас даже этот исполненный горечи фарисей испарился…

Сорвил проснулся с тяжелой головой, в которой путались обрывки воспоминаний прошлой ночи. Последние безумные моменты, проведенные с Эскелесом в самом центре ада, лицо Сервы, зависшей над землей, окрашенное светом и тенями, изрыгающее невнятные проклятия…

Темное, славное лицо Цоронги, улыбающегося затравленной улыбкой.

– Ты получил удар по голове, конник. Хорошо, что у тебя в голове больше черепа, чем мозгов!

Выбеленная картина, обрамлявшая наследного принца матовым сиянием. Сорвил поднял руку, словно хотел наметить собственный образ, и попытался сказать какие-то фальшивые слова, но у него перехватило дыхание. Все тело покалывало от утрат предыдущих недель. Он чувствовал себя бурдюком для вина, из которого выжали все до густого осадка на дне…

Тревога резко поставила его на ноги…

Полчище. Великий Поход. Эскелес.

– Хо! – выкрикнул Цоронга, чуть не опрокинувшись назад с табуретки.

Сорвил обвел взглядом душные стенки своей палатки, оцепенело уставился на тех, кто еще спал. Поверхность картины, пылающей жаром. Откидная дверь колыхалась на ветру, и в просвете показывалась спекшаяся земля. Порспериан свернулся в углу у порога с жалким и опасливым видом.

– Твой раб… – сказал Цоронга с потемневшим взглядом. – Боюсь, что придется выбить из него правду.

Сорвил попытался сфокусировать глаза на своем друге, и они чуть не вылезли из орбит от напряжения. Какое-то зловоние висело в воздухе, запах, который он слишком долго вдыхал, пытаясь определить, что же это.

– И? – только и удалось ему выдавить из себя.

– Этот негодяй страшится сил более могущественных, чем у меня.

Молодой король Сакарпа потер глаза и лицо, опустил руки, чтобы рассмотреть кровь, въевшуюся в линии на ладонях.

– А остальные? – резко спросил он. – Что случилось с остальными?

Этот вопрос убил в его друге всякие остатки веселости. Цоронга рассказал, как он с остальными продолжал изо всех сил скакать к генералу Каютасу, как предательская земля и усталость косила их одного за другим. Капитан Харнилас упал одним из первых. Похоже, у него случился разрыв сердца, после чего его пони перешел на рысь. Что случилось с Цинем, Цоронга так и не узнал. Только ему, тинуриту, и еще четверым удалось обогнать Рабский легион, но лишь затем, чтобы на них напали шранки – те самые, из Полчища.

– Это случилось, когда длиннобородые спасли нас… – произнес он, запинаясь и сам не веря своим словам. – Рыцари-заудуниане. По-моему, они были агмундрцами.