На крови - Сергей Мстиславский (1928)

Действительно, «катастрофа». Здесь никогда не бывало раньше столов: кого загонишь ужинать в прихожую.

Щекотов оттянул тяжелую драпировку, в арке между вестибюлем и залом, и присвистнул.

— Ну, и штука. Яблочку негде упасть.

— Придется отыскивать Ивана Павловича, пусть устраивает.

— Как честный человек — пол-Питера здесь, — хмуро оглядывая зал, протянул Щекотов. — Нет ли из наших кого? В глазах рябит, ей-богу. Какой-такой Иван Павлович?

— Не знаете Ивана Павловича?

— Откуда мне знать, я здесь третий раз всего.

— Иван Павлович — граф, богач, здешний метр-д-отель.

— То есть как? — Щекотов отпустил портьеру и обернулся. — Что вы такое рассказываете?

— То, чего одни провинциалы не знают. Да, сначала был только графом, постоянным здешним посетителем, здесь и спустил все свое огромное состояние. В один прекрасный день проснулся здесь же, в отдельном кабинете, с потрясающей шансонеткой, мятой скатертью и счетом, который он, наконец, не смог оплатить. Оливье, хозяин здешний, великодушен: они столковались быстро: он дал ему отличный оклад и чин метр-д-отеля. У Ивана Павловича опять то, что было прежде: тонкий ужин, отдельный кабинет и потрясающая шансонетка.

— Какой ужас! — повел плечами предводитель. — Ведь он каждый вечер рискует встретить знакомых...

— Рискует? Во-первых, это его прямая обязанность — встречать. Во-вторых, вы совсем превратно судите о здешней золотой молодежи: быть на ты с Иван Павловичем — шик.

— Наши, ей-богу! — радостно воскликнул Щекотов, снова отвернувший портьеру. — Вот видите — там, с краюшку от эстрады — пятый... шестой... Фу ты, чорт, спутался, так тесно насовано... шестой или пятый стол. Идем. Как-нибудь к ним приспособимся...

Огромные шляпы, открытые груди, открытые плечи, погоны, черные сюртуки, черные фраки лакеев, снующих по узким, чуть приметным проходам между сдвинутыми столиками, — не разобраться глазу в этой пестряди. Лавируя, мы добрались до стола земцев. Щекотов представил меня — широким жестом и невнятным мычанием. Четыре бородатых лица, приподнявшись, промычали так же в ответ, кто коротко, кто длинно. Лакеи, виляя фалдочками, тащили стулья из оркестра. Все устроилось. Я сел и осмотрелся. И первое, что метнулось в глаза: грузная спина и толстый затылок Ивана Николаевича... Близко, за два стола от меня.

Я встал: извиниться перед земцами и перейти к нему. Но, поднявшись, увидел, что он — не один. Невероятно. Против него, уютно уложив локти на стол, почти по пояс обнаженная, играя алмазами ожерелья — сидела Минна... Minna la Cyrillienne — как звали ее в гвардии, потому что она проделала весь дальневосточный поход в вагоне великого князя Кирилла Владимировича. За ее стулом, интимно опершись на спинку, стоял Иван Павлович и, смеясь, что-то говорил «Толстому».

Без четверти двенадцать. Подойти раньше срока или выждать?

Я передвинул стул на тот край, так, чтобы видно было и Минну и Ивана Николаевича, и сел снова, не спуская с них глаз. Земцы говорили что-то, вголос, о с’езде. Я не слушал и через ровные промежутки повторял: да, да. Иван Павлович стронулся с места, дружески потрепал Ивана Николаевича по плечу и ушел, хозяйским взглядом осматривая зал. Минна осталась.

О чем они говорят? У них серьезные, у них даже сердитые лица.

Щекотов одернул меня за рукав.

— Вот, Каменный Гость: мы к нему, а он даже не слышит. Ничего, господа! Он крайний, но сейчас он будет слушать. Вы знаете, милостивый государь, какую мы нынче на с’езде резолюцию выкатили?

Он сдвинул брови и вытащил из кармана отшлепанный на машинке листок:

— «Учредительный с’езд к.‑д. партии приветствует крупный шаг народа, — он поднял многозначительно палец, — народа на том пути, на каком стоит сама...». Тонко сказано, Родичев писал, он мастер. «Организованное мирное и в то же время грозное выступление русского рабочего класса, политически бесправного, но общественно могучего»...