На крови - Сергей Мстиславский (1928)

— Ни в коем разе. То ль было. Еще по зиме, ежели вспомнить, у нас на заставе шпика наши же ребята, словивши, в пруде топили. Помнишь, Щербачь? Такой, я тебе скажу, был шпик отважный — под самый стреканул комитет. Однако не выпростался. Прорубь проломили, да головой его под лед... И вот, к слову сказать, упористый был: мы его — под лед, а он каждый раз зад из проруби кажет. Насилу упрятали. Так полиция — во куда ушла, за четыре квартала, чтобы без свисту. Так то зимой было, а нынче — время круче. Может, когда их одоление и придет, а пока по заставам крепко — не сомневайся: не тронут.

— Я и то говорил, — поддакнул Николай, — на предмет Снесаревского пожару.

— Не то чтобы выкидаться, а в обрат, туже гайки подвертывать надо: чем ты крепче бьешь, тем он с тобой согласнее: о городовике я.

— После Снесаревского в дружину шестеро сразу записываться пришли. Ребята такие... способные.

— То-то что способные! Вы принимаете-то с опросом, как следует?

— По уставу. Которого не знаем, чтобы от знаемых или от партийного комитету порученье было. Зря не берем.

— Рост по дружинам есть?

— Было б оружие — все заставы на сотни б поделили. Боевое дело бесспорное. Только дай чем, выйдут.

— За оружием Балясный ездил?

— Два чемодана привез браунингов; как тогда решили, разверстали по районам, второй смене.

— Мало что не засыпался, Балясный-то!

— Где?

— Как перед истинным! Я, видишь ты, в Выборге в поезд сел, чемоданы в вагон финны проволокли: они и билет брали, тамошние. Хороший, к слову, народ. Греха не утаишь: перед от’ездом выпили мы этого ихнего пуншу. Я и засни. Проснулся — кондуктор идет: билет, говорит, Териоки. Как, говорю, Териоки? Тут же остановка должна быть: как ее... опять забыл, как ему кличка полустанку, где сгружаться — оттоль через границу пешком. А он мне: поезд, говорит, скорый, до Териок остановки нет. Ах, мать честна, пресвятая богородица... Ввалишься, выходит, с чемоданами прямо жандарму в зубы. Пока думал, а с паровоза ы‑ы‑ы — в окнах огни видно. Не иначе как приехали.

— Ну, и как же?

— Да как... Сгреб я чемоданы, с площадки — благословясь, их под откос, и за ими сам — следом. Спасибо, насыпь не столь низкая. Покель катился, опамятовался: стал на четыре лапы, без повреждения. Чемоданы по канаве нащупал и попер. Ну, страху было, не рассказать. До полустанку добрался — к финну тому, к нашему, насилу отпоил.

— Водой? — мигнул Щербатый.

— Зачем водой, — осклабился Балясный. — М... молоком...

— Как же, все-таки, по дружинам распределили? Нукось: сколько у кого под оружием? Угорь, с твоих начнем.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На под’езде, расходясь, постояли. Вызвездило уже. Ночь ровная, без ветра. Лишь кое-где засветленные окнами, насупясь, смотрелись на заводский плац огромные хмурые корпуса.

— А и силища ж, — тихо проговорил Миней. — Намеднись, машину новую ставили... Это я тебе скажу! Доходит наука-то.

С того края двора, от такого же крытого под’ездика, четко донеслось по застылому, тихому воздуху треньканье струн и визгливенький женский голос:

Мамашенька бранится,

Зачем дочка грустна.

Она того не знает,

В кого я влюблена.

— Студенту под пару, — зло рассмеялся Угорь. — С другого конца да по тому же месту! А ну-кась, братцы, дружинную. Ходим.

Щербатый сбросил картуз и ударил сразу полным и крепким голосом по ночному простору:

Запевала в полночь вольница,

На простор земли да выступаючи,

Э-х!

И, навстречу нам, от ворот, грянули вызовом голоса, вливаясь в хор, подхвативший запев Щербатого:

Князей, бояр в растреп растрепем,

Самого царя да на нож возьмем...

Э-х!