На крови - Сергей Мстиславский (1928)

Борис поднял над головой пальцы, широко растопырив их.

— Видишь?

— Вижу.

— Ну, а теперь? — Пальцы сложились в шиш. Толпа загоготала.

— Пальцы те же, а фигура, видишь ты, разная. Так и у нас с вами.

Гогот снова волною прошел по митингу.

— Это не аргумент, — надсаживаясь, крикнул Игорь. — Я прошу слова.

— Ти-ше! — покрывая смех и гомон, простучал сухой Бирюковский голос. — Вопрос первой серьезности, а они...

— Требую слова, — повторил, багровея, Игорь.

— Я не кончил, — щурится Борис.

— Ти-ше!

Бирюков взлез на пень, охватив Бориса за талию: вдвоем тесно.

— Ти-ше! Предлагаю собранию...

— Спешный вопрос имею оратору.

Бирюков присматривается.

— Ты? Какой же тебе вопрос, ты же сам меньшевик.

— Поэтому и вопрос. Вне очереди.

— А ну...

— Будучи Российской социал-демократической партии, фракции меньшинства, каковой фракции и товарищ Борис, спрашиваю: по какому обстоятельству, меньшевиком будучи, оглашает к руководству резолюцию большевистского комитета, а не свою, меньшевистскую?

— За-гнул! — восхищенно толкает меня в спину Никита. — А, товарищ Михаил?

Борис, строго сжав губы, смотрит над толпой — далеко куда-то, не отвечая.

На минуту тихо становится на лугу. И сквозь тишь, внезапно, — совсем близко, от опушки самой — ударяет протяжный, многоголосый, согласный напев:

Да я-ви-лось солн-це крас-ное.

Еще явила-ся мать пре-свя-та-я бо-го-ро-дица...

— Никак попы?

— Окстись ты... Рази это церковное.

— И откуда попам в лесу...

— Верно, — подмигивает мастеровой в синей рубахе, с Никитой в обнимку. — Поповское дело — огородное.

Борис тряхнул головой.

— Товарищи!..

Но напев, однозвучный и настойчивый, нарастая, выходит на поляну. По устью тропки, прямо на митинг, на насторожившуюся толпу, вытягиваются по два, — большой и малый, — тягуче вынося тяжелые, пыльными лаптями оплетенные ноги и долгие, обтертые бледными ладонями, зрячие посохи: одна, две, три, четыре пары.

— Нелегкая их, — ворчит Бирюков и машет рукой.

— Гей, дядье, сворачивай вправо, стороной!

Мальчик, ведущий первого слепца, обернулся. Но слепой, не меняя шага, тащит его за руку, прямо-прямо перед собой, упрямо зачиная новую строфу:

На-ез-жал на ста-до на зве-ри-но-е...

И мальчик послушно вступает, низким альтом, оглядываясь на следующие пары:

На се-рых вол-ков на рыс-ку-чи-их...

А сзади догоняют уже голоса и шаги:

Гой вы, волки, волки рыскучие,

Разойдитеся, разбредитеся

По два, по три, по единому,

По глухим степам, по темным лугам.

Митинг молчит. За спиной у меня кто-то подшепетывает, быстро, молитвенно, тревожно, с подхрипом:

— Во знамение, во знамение, господи боже мой.

Слепцы подошли вплотную. Толпа расступилась, отдергивая ноги от нащупа настороженных посохов. В шапки мальчиков, цепляя отлохматившуюся лоскутами подкладку, падает медь.

А ходите вы по времени...

— Как на питерский большак выйти? — спрашивает под напев передний вожатый. Слепые стали, выпятив к небу мертвую бель опорожненных глаз, перекатывая, под клочкастыми бородами кадыки на желтых, морщинами взрезанных шеях. Посохи — упором вперед, в притоптанную траву.

— Было те сказано: вправо держи, стороной. За березами вона тропа. По ей — до коровьего дома: крыша крутая, красная, черепицей крыта — сразу приметно. Обогнешь ее — тут тебе и шоссе.

— Спаси Христос.

Пошли. Не поют больше. Но толпа смотрит им вслед, тихая.

Бирюков осматривает ряды и трясет головой недовольно.

— Товарищ Борис имеет слово.