На крови - Сергей Мстиславский (1928)

Дорога — под уклон, мимо дач, ровненьких, как курятники. Веранда, крашеные перила, от перил вверх — парусина с красными фестончиками, от перил вниз — настурция на веревочках. Перед верандой — клумба, маргаритки бордюрчиком, бархатки и петушьи гребешки; по средине — на сером столбе — дутый шар золотого блеска или гипсовый амур. Крокетная площадка, гамак. И опять: гамак, крокетная площадка, веранда, фестончики вверх, настурции вниз...

Никита — мой выученик. А вот чего-то не принял от меня. Ушел. И уже — не первый.

Веранды, фестончики, настурции, пыль по дороге. Сзади топочат, нагоняя, ерзающие по булыжнику, неверные, словно пьяные, торопливые шаги. Обернулся: Николай. Он махнул рукой. Я остановился.

— В город? Ну, вместе пойдем. Вы не остерегайтесь: я, даром что старый партиец — и в Харькове работал, и за границей и здесь, — а, не поверите, по сие время под собственной фамилией легальнейше живу. Ни разу не проваливался. Фартит, как говорится.

Он подхихикнул, как тогда, когда подходил к нам в лесу.

— Смотрите, не сглазьте.

Он сбился с шагу и посмотрел на меня искоса.

— А вы разве верите в сглаз?

— Верю, конечно.

— Шутите, — убежденно сказал он. — В сглаз нельзя верить.

Я промолчал.

— А я за вами гнался вот почему, собственно. Мне о вас Борис кое-что говорил.

— Не верьте.

— Чему не верить? — моргнул он глазами.

— А вот тому, что обо мне Борис говорил.

— Нет, я серьезно. Я, видите ли, от меньшевиков уходить собираюсь.

— Что так? Вы же говорите: вы — давний партиец, коренной, так сказать. Как же так: вдруг уходить.

Он вздохнул.

— Сомнения у меня. Программные. Пока в Женеве был, при старших, так сказать, чувствовал под собой твердый упор. А сюда приехал...

— Жидковато? Насчет упора?

— Не то чтобы... Но надо сказать, не то. И провалы! Вы не поверите: за две недели третья типография проваливается... Литература — ни один транспорт не дошел... Как повезут, так и провалят.

— Провокация?

— Я и сам думал: докладывал Организационному комитету. Следил, и другие следили... Нет, никаких признаков. Вернее — от молодежи это: все с молодежью приходится работать — студенты, девицы... это разве работники? Очень несерьезно. А и работа из-за провалов останавливаться начала. Вот я и надумал переходить.

— Что же, переходите к большевикам — с Борисом вместе.

— Не лежит сердце, — скривился он, старательно взгоняя спиралью пыль из-под камышовой тросточки. — Узкий народ, знаете; фанатики, уперлись в одну точку. Диктатура пролетариата! А пролетариат у нас, извините, в руку сморкается. Далеко ль уедешь? Я, — он быстро оглядел меня из-под очков, — я к эсерам думаю. Как по-вашему?

— Так ведь у социалистов-революционеров программа совсем другая.

— Ну, чем же другая, — примирительно сказал Николай. — Это так на митингах раздувают, чтобы веселей было слушать: насчет аграрного и всякое такое. По существу какое расхождение: они за свержение и мы за свержение, они за Учредительное и мы за Учредительное. К тому же я — техник. Какая разница! Вы, позвольте спросить, почему не марксист?

— Может быть потому, что не читал Маркса.

Николай круто остановился.

— То есть как не читали? Быть этого не может!

— Почему не может?

— А как же вы тогда с нашими спорите?

— А я и не спорю.

— Ну, если не спорите, тогда... действительно, — пробормотал Николай. И вдруг дернулся. — Да вы опять шутите!

Придорожная тропа отошла от шоссе, на косогор, под сосны. Мы поднялись скатом. Ноги скользили на гладких иглах осыпавшихся хвой. Николай ударил себя ладонью по колену.

— Смотрите-ка! Вот сюж-жет!