Елена - Гоар Маркосян-Каспер

Но мы вновь отвлеклись. Итак, Елена получила возможность возобновить общение с пациентами и принялась за дело с увлечением и интересом, ведь ей предстояло познакомиться с тем сортом людей, с каким она до сих пор практически не встречалась – новоиспеченным (или даже находившимся в процессе печки) средним классом, иными словами, людьми, которые зарабатывали достаточно, чтобы платить за то, за что, в сущности, можно было не платить, отправившись в обычную поликлинику со страховой карточкой в руке. Первые впечатления оказались неожиданными. Был новоявленный частный пациент робок и сговорчив. Люди, вносившие в бюджет поликлиники весьма кругленькие суммы, принимались уже в коридоре скидывать обувь, дабы не замарать ковролит в кабинетах, после процедуры старательно разглаживали и складывали простыни (понадобилось лет пять, чтобы они привыкли оставлять постельное белье смятым, да и то, завоевание это свершилось, в основном, усилиями нового поколения) и норовили преподнести доктору баночку растворимого кофе либо шоколадку, а до процедуры с ничуть не меньшим, а может, и большим терпением, чем их товарищи по несчастью в какой-нибудь медсанчасти, сидели в очереди, ибо несмотря на предварительную запись и висевшие для поддержания бдительности в крохотном холле и микроскопической регистратуре большие настенные часы, в поликлинике без конца образовывались небольшие, но очереди – то задерживался предыдущий пациент, и график ломался, то сам врач затягивал прием, то специалист, который должен был уступить место следующему, засиживался за своим и одновременно чужим столом. И больные молча ждали, иногда по полчаса и больше. Не шумели, не волновались, шумела сама Елена, если приходя, обнаруживала кабинет еще занятым, а пациента уже сидящим в коридоре. Шумела и нервничала, и обыкновенно, не кто иной, как больной успокаивал ее, объясняя, что торопится ему некуда, и он все понимает, поликлиника есть поликлиника, а вообще-то ему тут нравится, красиво, чисто, ковры на полу, и никто не кричит. Такие, которые принимались «качать права», попадались редко и вызывали возмущение (правда, закулисное) регистраторов и медсестер. Впрочем, Елене не так уж часто приходилось вступаться за своих пациентов, поскольку было их не то чтоб немного, а попросту мало. Ибо никто к ней больных не посылал, и ей приходилось ограничиваться теми считанными пациентами, кто, узнав из газетного объявления, что иглотерапевт «Медикуса» излечит страждущих от радикулитов и мигреней, представал прямо пред ее очи, по преимуществу то были люди либо уже принимавшие иглы, либо читавшие о восточной медицине – когда-то, не теперь, поскольку бум иглотерапии миновал, и приходили больше по старой памяти, народ обычно интеллигентный, или же те, кто не знал, куда еще податься, в основном, женщины, интересные, скорее, журналисту или писателю, чем врачу. Так, например, ходила к ней жаловавшаяся на расшатанные нервы и бессонницу пожилая особа, которая, обливаясь слезами, рассказывала, как несколько лет назад сын привез жену из Питера, жили, обзавелись ребенком, вроде все было, как у людей, а потом срок временной прописки невестки истек, и продлить его не удалось, ну никак невозможно, бились, бились, ничего не выходило, и, в конце концов, невестка обозлилась, взяла ребенка и уехала к родителям в Питер.

– Ноги моей в вашей Эстонии больше не будет! И внучонка увезла…

Что Елена могла с этим поделать?

Или другая, которую она лечила на дому, поскольку в сложившейся ситуации ни одним случаем пренебречь не могла и ходила или даже ездила в дальние районы к тяжелым, не покидавшим постель, квартиру, по крайней мере, больным, выйдя от которых в дождь или снег, бредя по грязи к остановкам и переминаясь с ноги на ногу в ожидании автобуса или троллейбуса, начинала безумно жалеть себя, вынужденную в собачью эту погоду мыкаться по городу, в то время как другие уютно сидят в теплых кабинетах, болтают и попивают кофеек.