Елена - Гоар Маркосян-Каспер

Свекра у Елены не оказалось, Олев его и сам почти не помнил, умер тот давно, и Олев вырос без отца, родственников тоже было мало, да и те практически не появлялись, так что налаживать с ними отношения не требовалось, с одной стороны, это избавляло от лишних и наверняка непродуктивных хлопот, с другой, не оставляло места иллюзиям насчет возможного круга общения. Правда, у Олева имелись кое-какие приятели, и именно это обстоятельство сыграло роковую роль в дальнейшей судьбе Елены, да и самого Олева. Хотя в тот момент Елене показалось, что ей повезло, но позднее, выглядевшая исключительной (или, если хотите, исключительно вовремя улыбнувшейся) удача эта повернулась оборотной стороной, улыбка оказалась гримасой, а везение куском сыра в мышеловке. Дело в том, что Елене неожиданно предложили работу, один из приятелей знал кого-то, чья жена заправляла во вновь созданном медицинском кооперативе, где имелась вакансия иглотерапевта, словом, появилось знакомство. А знакомства, как постепенно убедилась Елена, имели в Эстонии цену ничуть не меньшую, чем в любом другом уголке Советского Союза, а скорее всего, и мира в целом, в конце концов, человечество состоит из людей, а люди устроены одинаково, во всяком случае, анатомически и гистологически, это-то Елена знала досконально, а коли структура одна, то функция очень уж варьироваться не может, и основные чувства, отличаясь по интенсивности или ньюансировке, в сути своей одни и те же. И если ксенофобия в той или иной степени свойственна всем – как народам, так и индивидуумам, то точно так же всем знакомо обратное: симпатия к своим. Как в узком смысле слова, симпатия семейно-клановая или дружеско-соседская, порожденная общими дворовыми, школьными и прочими подобными воспоминаниями, так и в широком, то есть, национальная, региональная и даже обусловленная восседанием на одной ветви, только не древесной, а языковой (у вас, ребята, грезы о славянском братстве, а у нас финно-угорская солидарность). Правда, тут Елена могла самой себе возразить, припомнив, как в том же таллинском аэропорту они с Асей жались в дальний угол, стараясь отделить себя от шумных, обложенных упакованными от греха в оберточную бумагу тюками и коробками соотечественников, себя и свой скромный багаж, два саквояжа и сумку с единственным приобретением, двумя большими банками маслин, которыми был завален весь глубоко равнодушный к этому продукту Таллин, и который в Ереване можно было приобрести разве что по удостоверению ветерана войны и то раз в году. Однако теперь соплеменники казались ей гораздо милее и не только потому, что издалека, как на лицах не видно ни прыщей, ни морщин, так и души кажутся лишенными пятен и шероховатостей, но и оттого, что ей трудно было представить себе армянина, безразлично роняющего фразу: «это ваши проблемы». Но так или иначе ей предложили работу, не требуя никаких лицензий, и она, недолго думая, водворилась в одном из отсеков наскоро переоборудованного в учреждение здравоохранения бывшего магазина совместно с двумя-тремя другими врачами (точное число определению не поддавалось, так как все работали в разные часы) и массажисткой. Увы, все представления Елены о частной поликлинике, как эффективно работающем и прибыльном предприятии, оказались иллюзией и не имели ничего общего с реальностью. Владелец этого непонятного заведения тратиться на газетную рекламу не желал категорически, единственным средством пропаганды была куцая и дурно исполненная вывеска на двери, мимо которой торопливо проходили, не поворачивая головы, здоровые и больные люди. Впрочем, если быть абсолютно точными, кое-кто голову поворачивал, а иные даже останавливались, чтобы вывеску изучить, но не более того. Входили крайне редко, и для перехвата этих редких посетителей (массажистка называла их клиентами, и Елена сразу начинала чувствовать себя парикмахершей или маникюршей) Елена отсиживала три часа в день большей частью без толку, поскольку, будучи поставлена в положение продавца, вынужденного сбывать свой товар всякому, кто сунется в лавку, не обладала ни способностями зазывалы, ни беспринципностью торговца, старающегося всучить ненужную вещь любому, кто способен за нее заплатить, более того, имела как весьма твердые понятия о рамках применения своего метода, так и совесть, не позволявшую эти рамки переступить, почему и нередко оказывалась мишенью насмешек вечно полупьяного коллеги, с которым иногда сталкивалась, когда тот, окруженный эманацией винно-водочных паров, вваливался в неурочный час в комнатенку, где стояла одна-единственная процедурная койка, садился на эту же койку и принимался поддразнивать Елену, если ей случалось отправить восвояси пациента, по ее мнению, иглотерапии не подлежащего.