Папа есть, нужна Любовь - Татьяна Любимая

— Тимур Александрович, вы приедете за Тасей? — чувствую волнение в голосе.

— Конечно! Скажите ей, что обязательно ее заберу. Уже еду, в пробку попал. Буду минут через… — кручу головой, оценивая дорожную обстановку. Две полосы стоят плотняком. — Постараюсь побыстрее.

— Она тут рядом, слышит вас, — женщина успокаивается.

— Папочка, я тебя подожду! — кричит малая. — Я знаю, что ты плиедешь за мной!

— Конечно приеду, доченька. Я уже в пути. Как только из пробки выберусь, сразу примчусь.

— Жду! Пока — пока! — слышу в трубке громкие чмоки.

— Я тоже тебя целую, принцесса моя, — растекаюсь от нежности.

С Таськой я в полной мере понимаю, что значит быть папулей.

Дочка — это трепет в груди, постоянное волнение за ее настроение, переживание, что быстро растет и через каких — то десять — двенадцать лет папочка отойдет на второй план, а на первом окажется какой — нибудь дерзкий пацан…

Мне кажется, я не переживу.

До детского сада добираюсь только через сорок минут. Дочь сидит с воспитательницей на лавочке, читают книжку. Других детей нет.

Мне стыдно, что задержался сам и подвел женщину. Тем более, она к Тасе хорошо относится.

— Папочка! — моя кроха ловко соскакивает с лавочки и бежит ко мне, раскрыв руки. Подхватываю ее на лету. Она тут же виснет на мне обезьянкой. Соскучилась.

А как я — то соскучился!

Утыкается носиком мне в шею, щекочет влажным дыханием.

— Ирина Васильевна, простите, что на столько задержался, еле как из пробки выбрался, — извиняюсь перед воспитательницей.

— Ничего, — по — доброму улыбается, — бывает. Но не злоупотребляйте, — шутя грозит пальцем.

— Постараюсь. Давайте мы вас до дома подвезем, — пытаюсь загладить свою вину.

— Поедем, Илина Василевна! — подхватывает Таська. — Папе тоже надо доблые дела делать.

— Да я тут рядышком живу, — смеется воспитательница. — Вон мой дом.

Прощаемся, идем к машине. Дочь крепко обнимает меня за шею.

— Ты чего притихла, Тась?

Обычно она болтает без умолку, рассказывая все, что произошло в садике, с кем она играла, что видела, ела и пила. И конечно же — сколько добрых дел сделала.

— От тебя пахнет вкусненько, — вдруг выдает.

— Туалетной водой же. Я еще утром брызгался.

— Не-ет. Это длугой запах.

Женские духи! Одежда пропахла девушкой из лифта.

— Нравится?

— Нлавится.

И мне нравится. Я эту рубашку стирать теперь не буду.

— От тети из палка так же пахло.

Ты смотри, столько дней прошло, а она помнит запах.

— Ты сделал холошее дело и тебя еще поблызгали? — собрав бровки домиком, заглядывает в глаза.

— Можно и так сказать. А у тебя сколько было хороших дел? — перевожу тему, пока Таська не стала выспрашивать подробности что и как я делал с обладательницей вкусных духов.

— Я отдала Вадику котлету, это пелвое доблое дело, — начала перечислять, загибая пальчик.

— Стоп, почему сама котлету не съела?

— Вадик свою улонил, а с пола подбилать нельзя.

— Надо было сказать Ирине Васильевне, она дала бы ему другую.

— Нет, папа! У Илины Васильевны все посчитано! Лишних котлет нет.

— Но ты осталась без котлеты, а значит — голодная.

— Вадик отдал мне свой компот.

— По-моему, это несправедливый обмен.

— Сплаведливый. Потому что я нечаянно толкнула Вадика, — шепчет мне в ухо, — и он котлету улонил. Я виновата…

— Баловалась за столом, да?

— Я чуть-чуть, — виновато поджимает губки. — Не буду больше.

— Хорошо. Еще добрые дела были?

— Были, — оживляется. — Мы с Алиной нашли божью коловку. Она в песочнице валялась на спинке и ножками длыгала. Желтенькая, с челными пятнышками. Мы ее на тлавку пеленесли.

— Молодцы. Это доброе дело.

— А еще Илина Васильевна дала мне леечку, и я цветочки поливала. Только цветочки еще не вылосли. Одни листики.