Если только ты - Хлоя Лиезе

— Или о нормальной пицце, — бормочет он, откинувшись на спинку кресла, затем берёт мою книгу и пролистывает страницы. — Или о пончиках. Или о багете. Или о шоколадном муссовом торте. Или о бриоши, — он откладывает книгу и проводит руками по волосам. — Просто абсурдно, что я так несчастен из-за еды, которую больше не могу есть. Это всего лишь еда.

Я поддеваю его стопу своей.

— Но еда — это не просто еда. Это комфорт и воспоминания. Это семейные рецепты и еда, разделённая с друзьями. Еда — это центральная ось общения и отношений, и теперь ты не можешь просто прийти. Ты должен продумывать наперёд, говорить людям о своих пищевых ограничениях, потом объяснять ещё раз, когда они будут тупить, или что ещё хуже, пытаться сделать как лучше, но при этом очень плохо понимать суть. Ты наверняка время от времени будешь съедать то, что причинит тебе боль, и походы в ресторан будут отстойными, пока ты не найдёшь хорошие местечки с безглютеновым питанием. Это не маленькая деталь. Это болезнь, которая вмешалась и кардинальным образом изменила твой стиль жизни, повлияла на твои отношения. И расстраиваться из-за этого совершенно нормально.

Он смотрит на меня и вздыхает.

— Ну, хотя бы не надо расстраиваться из-за влияния на отношения, поскольку у меня нет никаких отношений.

— Чёрта с два нет, — говорю я ему, вставая и упирая руки в бока. Себастьян таращится на меня, всматриваясь в мои глаза. — А я тогда кто? А Рен?

Он тоже медленно выпрямляется и сжимает кончики моих пальцев.

— Тебе никто не говорил, что ты похожа на крутую валькирию, когда выходишь из себя?

— Прекрати уходить от ответа, Себастьян Готье.

Он закусывает губу между зубов, всё ещё глядя на меня снизу вверх.

— Но в увиливании я почти так же хорош, как в хоккее.

Я выгибаю бровь.

Он вздыхает, всё ещё скользя пальцами по моей ладони.

— Ты права, — тихо говорит он. — Я просто не хочу говорить об этом, потому что мне не нравится чувствовать себя… сбитым с ног, беспомощным, будто со мной что-то не так.

Я разворачиваю ладонь, отчего наши руки скользят друг по другу.

— Да. Я это понимаю. И чувствовать это нормально, знаешь? Мне самой это не очень хорошо даётся, но я работаю над этим с психологом. Позволять себе чувствовать вещи, даже когда это тяжело.

— Для меня это не ощущается нормальным, — бормочет он, глядя на наши переплетённые руки, затем берёт мою руку обеими своими ладонями и водит по моим пальцам. — Я не знаю, как это делать. Смириться с тем, что я… не в порядке.

Я наблюдаю за ним, пока он изучает мою руку, затем делаю то, что мой первобытный мозг, видимо, приказал сделать моей второй руке прежде, чем куда более разумная и рациональная часть решила бы, что это плохая идея. И моя свободная ладонь мягко скользит по его волосам.

— Ты научишься через практику и ещё раз практику. Как и со всем, в чём ты хочешь быть хорош. Понемножку. Маленькими шажками.

Его большой палец скользит по моему указательному, и внизу моего живота зарождается сладкое, горячее ноющее ощущение. Прикосновения к моим пальцам не должны так возбуждать меня.

Себастьян подаётся навстречу моим касаниям, пока я мягко перебираю его волосы.

— Как мне делать эти маленькие шажки?

— Ну, думаю, тут у каждого по-своему. В моём случае, например, я позволяю себе признавать своё «не в порядке» и сложные чувства, которые бывают очень, очень интенсивными. Мне это тяжело. Потом, если они начинают казаться чересчур сильными, что обычно и случается, я использую то, что мой психолог называет терпимостью к стрессу.

— Терпимостью к стрессу? — он поворачивает лицо так, что эти слова оказываются прошёптаны в мою ладонь, горячие и влажные на моей коже.

По мне пробегает дрожь.

— Что-то, что помогает тебе пережить чрезвычайно сложные эмоции или ситуации. Часто это отвлечения. Приятные отвлечения. Успокаивающие отвлечения. Желательно здоровые отвлечения.