Если только ты - Хлоя Лиезе

Он хмуро смотрит на меня.

— Ну, я имею в виду, я могу умереть от разочарования, что больше никогда не смогу есть батончики Milky Way, которые входят в миллион вещей, которые я больше не могу есть, бл*дь. Не буду врать, я немного сокрушён. Я пи**ец как обожаю Milky Way. Но нет, я не умираю.

— Окей, — я выдыхаю, проглатывая ком в горле. — Великолепно. Хорошо. Супер. Ну то есть, не супер то, что у тебя целиакия — это реально отстойно — но, знаешь, хорошо, что ты не… умираешь.

Себастьян подаётся вперёд, опираясь локтями на колени, и уголок его рта приподнимается.

— Ты плачешь?

— Нет, — сообщаю я ему, потянувшись к правой ноге и согнувшись над ней, что удобно скрывает тот факт, что у меня, возможно, всё же вытекло несколько слезинок.

Его стопа поддевает мою. Я прищуренно смотрю на него. Этот придурок улыбается. Впервые за сегодня он по-настоящему, искренне улыбается, сплошь ярко-белые зубы и глубокие длинные ямочки на щеках. Это преображает его. Крохотные морщинки в уголках очаровательных серых глаз, лёгкая ямочка на подбородке.

И естественно, он обрушивает на меня эту сокрушительную улыбку, когда я тут переживаю кризис.

Кризис из-за того, что я знала этого парня две недели, причем половину этого времени мы по большей части пререкались, придя к согласию, что на самом деле не можем быть друзьями, и всё же я чуть не слетела с катушек из-за мысли, что с ним что-то всерьёз не так.

— Сигрид, — говорит он, снова поддев меня носком стопы. — Ты реально всё катастрофизировала, да?

Я откашливаюсь, наклоняясь к другой ноге и отказываясь смотреть на него.

— Возможно.

— Ну, тебе пока нет необходимости писать мне некролог.

Я сердито смотрю на него.

— Это не смешно.

Себастьян смотрит на меня, и его улыбка меркнет.

— Ты знаешь меня две недели. По чему тебе-то скучать?

— По множеству раздражающих вещей, — говорю я, пихнув его ногу в ответ. — По твоей тщеславной одержимости своими волосами. По твоей привычке уходить от честных, искренних разговоров с помощью самоуничижительного юмора и сарказма. По твоей… раздражающей склонности удивлять меня добротой, когда я окончательно посчитала тебя самовлюблённым придурком.

Его брови приподнимаются. Он пристально смотрит на меня.

— Я всё ещё самовлюблённый придурок, — говорит он наконец. — Просто теперь я самовлюблённый придурок с аутоиммунным заболеванием, которое херит мой желудок.

Я опираюсь на ладони позади себя и смотрю на него. Я узнаю Себастьяна. Узнаю, что слова — это его щит и меч. Что он свирепо орудует ими, чтобы держать исцеление на расстоянии. Я вижу в нём то, что видела в себе не раз за последние несколько лет — отчаянное желание измениться, исцелиться и вырасти, и ещё более отчаянный страх перед тем, что для этого требуется, как это может выглядеть… и все те способы, которыми я могу испытать боль, пока пытаюсь.

Так что я ничего не отвечаю на этот знакомый самоуничижительный комментарий. Я не могу победить в этой битве слов с Себастьяном Готье. Но может, однажды я сумею выиграть войну, показав ему, что не верю в то, что он говорит о себе. Показав ему то хорошее, что вижу в нём, посредством просто времени и присутствия, пока однажды, надеюсь, Себастьян не увидит в самом себе то же, что вижу я.

— Мне жаль, — говорю я ему. — Целиакия — это отстой. Ну то есть, хорошо, что теперь ты знаешь, потому что есть надежда, что твоё самочувствие намного улучшится. Но если перед тобой теперь лежит чёткий путь, как с этим иметь дело, это ещё не означает, что всё будет легко и весело, или что ты не будешь грустить о Milky Way.