Тот самый парень - Ким Джонс

Они смеются, но и представить себе не могут, как трудно найти собачье дерьмо в здешних краях.

Как только я начинаю согреваться, они вытаскивают меня обратно на холод и ведут в полицейский участок. Пару раз я сидела в камере. Ничего серьезного, но несколько ночей мне пришлось провести в окружной тюрьме из-за неоплаченных штрафов. Один или два раза меня арестовывали за мелкое хулиганство. Поэтому я удивлена, когда они не просят меня сдать личные вещи. Не фотографируют. И даже не интересуются, как меня зовут.

Просто ведут в огромную камеру, выходящую на кабинеты. Вдоль стены стоят двухъярусные кровати, но занята только одна. Мне дают подушку, простыню и одеяло, осторожно вталкивают внутрь, а затем дверь за мной захлопывается, разбудив единственного человека в камере.

Женщина такая же большая, как чертов дом. Выглядит злобно, как гремучая змея. Когда я пытаюсь занять койку напротив нее, чтобы постоянно следить за ней одним глазом, она качает головой. Я перехожу к следующей койке. Она снова качает головой. Все происходит так: я останавливаюсь у койки, смотрю на нее, спрашивая разрешения, она качает головой, я двигаюсь вперед, чтобы мне не надавали по морде.

У последней койки в глубине камеры она издает стон и переворачивается на другой бок. Как можно удобнее обустраиваю верхнюю койку и забираюсь туда полностью одетой. Не требуется много времени, чтобы понять, почему мегера заставила меня спать здесь. Место холоднее, чем чертова задница эскимоса.

Я достаю телефон, и вижу, что у батареи остался один процент заряда. Поэтому смотрю видео, где Люк Дюшанан беснуется, пока телефон не умирает.

И это, черт побери, лучшие тридцать семь секунд в моей жизни.

Глава 5

Я просыпаюсь от пристального взгляда моей сокамерницы.

Она стоит передо мной, и мы смотрим друг другу в глаза.

Эта женщина пугает меня до чертиков.

— Ты храпишь.

Ненавижу, когда люди храпят. Я знаю, как это может раздражать. Поэтому приношу свои извинения.

— Извини. Я перевернусь на бок. — Собираюсь повернуться, но она качает головой.

— У меня есть идея получше.

— Серьезно? Сон на боку обычно срабатывает. Бабушка заставляла деда…

— Перестань дышать.

Я смотрю на нее в замешательстве. Ее взгляд говорит мне, что если я сама не перестану дышать, то она мне в этом поможет.

Делаю вдох, надуваю щеки и задерживаю дыхание. Она удовлетворенно кивает и топает обратно к своей койке. Пружины стонут под ее весом, когда она поворачивается на бок, чтобы наблюдать за мной.

Как раз перед тем, как я теряю сознание, дверь в камеру открывается.

— Ты. — Полицейский указывает на меня. — На выход.

Я выпутываюсь из одеяла и спрыгиваю вниз. Когда прохожу мимо сокамерницы, которая рычит на меня, вероятно, потому, что слышит мое дыхание, совершаю нечто действительно глупое.

— Твое дыхание пахнет пердежом, — шиплю я, показывая ей средний палец.

Прежде чем она успевает встать с койки, благополучно выхожу из камеры, и дверь закрывается, запирая ее внутри. Я улыбаюсь, потому что я свободная женщина, и она не может меня убить.

— Садись.

Офицер указывает на металлический складной стул в проходе рядом с его кабинкой. Я сажусь, и он наливает чашку кофе и протягивает ее мне. Бросает мне пластиковую ложку, пару пакетиков сахара и сухих сливок.

Я готовлю себе кофе, пока он садится и начинает стучать по клавишам клавиатуры двумя пальцами. Он выглядит скучающим. Форма ему слишком мала. Очки заляпаны. Волосы зачесаны на лысину.

Откинувшись на спинку стула, он скрещивает руки за головой и пристально смотрит на меня.

— Парни, которые тебя забрали, сказали, что ты устроила пожар на чьем-то крыльце.

Я киваю и отпиваю глоток кофе.

— Не хочешь рассказать об этом?