Кольцо с шипами - Карина Рейн

Пока Демид принимает душ, я готовлю на завтрак омлет и делаю в голове пометку о том, что на будущее надо запастись термосом для еды — не хватало ещё, чтобы на работе поползли слух, будто жена морит Пригожина голодом.

А ведь он не забудет при удобном случае использовать это себе во благо!

К моменту, как я накрываю стол, Демид уже полностью собран: свежая выглаженная рубашка и безукоризненно идеальный костюм. Подозрительно прищуриваюсь, пока муж вешает пиджак на спинку стула и подворачивает рукава, чтоб не испачкать.

— Кто гладит твои вещи?

Демид бросает на меня косой взгляд.

— Ревнуешь? Это хорошо — значит, ещё не всё потеряно. — Закатываю глаза, но Пригожин на меня не смотрит — уплетает завтрак за обе щеки. Куда только помещается? — Все свои вещи я обычно сдаю в химчистку, но если хочешь лично заниматься моим гардеробом, только скажи.

— Не обольщайся, — фыркаю и поворачиваюсь, чтобы щёлкнуть электрический чайник: я вовсе не ревную, просто не хочу потом узнать, что он живёт на два дома.

После завтрака он снова пытается повторить свой утренний фокус с поцелуем, но я искусно уворачиваюсь и подставляю щёку: прежде, чем бегать, нужно научиться ходить — и я сейчас совсем не о физкультуре. Демид роняет усмешку, но послушно прикасается губами к коже и сбегает на работу, пообещав устроить мне собеседование в понедельник утром — на этот раз точно. Мне очень хочется попросить его не говорить никому о том, что я его жена, но не хочется нарушать шаткий мир, построенный с таким трудом, и я держу язык за зубами.

К обеду у меня начинает болеть голова, и я досадливо хмурюсь: уверена, что всё дело в нервах. Тем временем пустыня в горле всё усиливается; я выпиваю, наверно, целую цистерну жидкости, но она не приносит никакого облегчения. Настроение с завидной скорость начинает стремиться к нулю, и я укладываюсь на диван с пультом от телевизора в руке, чтобы отвлечься. Через несколько минут безрезультатного переключения каналов я начинаю проваливаться в дрёму; пульт выскальзывает из рук на пол, но мне слишком лень двигаться. Не знаю, сколько времени так прошло — я то засыпала, то снова просыпалась, через раз видя полнометражные сны, которые выматывали похлеще физических нагрузок. В какой-то момент я просто заставляю себя распахнуть глаза и бросаю взгляд на настенные часы, которые показывают половину шестого вечера.

Вот это прилегла отдохнуть…

Между тем, прислушавшись к ощущениям, замечаю, что пустыня в горле превратилась в наждачку, и стало больновато глотать. Я прекрасно понимаю, что это значит, но отказываюсь принимать действительность: только болезни мне сейчас не хватало. Голова всё так же немилосердно болит, сжатая в тиски, а скелету становится неуютно в собственном теле. Пытаюсь уговорить себя встать и приготовить ужин, но не могу банально отскрести себя от дивана.

Ещё и жарко стало, будто возле печки лежу.

В общем, пока я воевала с собственной совестью и слабостью, у Демида закончился рабочий день: слышу, как в замке поворачивается ключ, и я, свернувшись в клубочек, «встречаю» мужа взглядом побитой собаки. Он щёлкает выключателем, поворачивается в мою сторону и притворно хмурится.

— У тебя взгляд провинившейся школьницы — признавайся, что натворила, пока меня не было? — весело интересуется.

Похоже, он сегодня в отличном настроении — чего не скажешь обо мне.

Я молчу, потому что пересохшие губы склеились намертво, а горло как будто напичкано гвоздями, и в итоге всё, на что я способна — это выдать жалобный скулёж. Демид хмурится теперь по-настоящему и стремительно сокращает расстояние между нами.

— Эй, ты в порядке? — присаживается рядом на корточки и прикладывает ладонь ко лбу. От прохлады его руки я блаженно жмурюсь. — Да ты вся горишь! По шкале от одного до десяти насколько больно? И почему ты не позвонила?

Вопросы сыплются из него, словно мука из жерновов на мельнице, но говорить я по-прежнему не могу.