Завтра будет солнце - Лука Бьянкини (2008)

Я пробовал каждое из них на вкус — в последний раз, тупо упираясь взглядом в «Сообщение удалено». Это казалось освобождением, но уж точно не облегчением. Не знаю даже, правильно ли я поступал, когда-нибудь я об этом пожалею, но голосок у меня внутри говорил, что все в порядке, и я ему не перечил. Вне всяких сомнений, эта казнь не смогла бы состояться в моей комнате в Милане, где каждый предмет, каждая деталь напоминали мне об Аните, у меня там просто не хватило бы мужества. Но здесь — совсем другое дело, здесь уже был не я, я мог поиграть в героя.

Валяясь на кровати с мобильником в руке, я чувствовал, как в комнату вместе со свежим воздухом проникало странное ночное пение. Потом пришла кухарка Мена и своим зычным голосом пробудила меня. Странно, но меня это уже не особо раздражало. Тем не менее мне как-то совсем не улыбалось ужинать на кухне в компании с полузнакомым кубинцем, ублажавшим хозяйку дома. И потом, о чем мне с ним говорить? О коммунистах? О борьбе с голодом? О малярии? О Че Геваре? Мы же все отлично понимаем, что Че стал таким популярным просто потому, что имел великолепные данные, в смысле был физически красив. Настоящая поп-икона из мультисерий Уорхолла, которую отец Аниты не замедлил бы приобрести. Хотел бы я посмотреть на своих подружек, богатых коммунисток, если бы Че был маленьким, вонючим и плешивым, надели бы они майку с его изображением? Или сделали бы татуировку на плече? Че им нравится исключительно потому, что с этим парнем, идеологическим таким Джимом Моррисоном, они бы не отказались переспать. По сути, о Геваре они толком-то ничего и не знают, за исключением его подвигов, характерных для всех героев.

Нет-нет, я решительно не мог ужинать один в компании коммуниста-эмигранта. Я обернул полотенце вокруг бедер, прикрыв свою пушку, открыл Мене дверь и попросил ее принести ужин в мою комнату — может, подобное обслуживание не предусматривалось только в отношении завтрака — и извиниться за меня перед Рикардо. Она в ответ начала так громко ржать, что мне стало не по себе. Она опять назвала меня бездельником — второй раз за день — и заявила, что через десять минут ставит на стол суп.

Почти против воли я в мгновение ока оказался в кресле донны Лавинии, по ее, как выяснилось, распоряжению, бок о бок с ее латинским жеребцом, который излучал неистребимую жизнерадостность. Черт, это уже начинает досаждать. Как можно все время быть в отличном настроении? Почему этот тип никогда не сорвется, не заорет? Улыбчив, уверен в себе, терпелив, всегда к вашим услугам. Постоянно. Вообще-то я и разговаривал с ним всего три раза. Ну не может же такого быть, чтобы он не выдал ни разу какую-нибудь гадость, на которую нельзя было бы достойно ответить. Нет, я не могу терять время, выслушивая типа из Копакабаны или там из Гаваны, в общем, вы меня понимаете. А сейчас я вот с ним сижу за одним столом, а он смотрит на меня своими голубыми глазами, с гребаной улыбочкой, будто официант, ожидающий чаевых. Я изобразил дежурную улыбку, кивнул Мене, и она подала на стол какое-то варево из синей капусты, свеклы, фасоли, с мелко нарезанными кусочками ветчины. Впрочем, для домашнего супа похлебка оказалась довольно вкусной. Рикардо ел шумно, стучал ложкой, и я, разумеется, вышел из себя.

— Пожалуйста, когда ешь, ты не мог бы делать это чуть приличнее?

— Леон, ло сьенто мучиссимо. Но я галантности совсем не обучен.

— Не галантность, а благовоспитанность. И вообще, я это говорю ради твоего же блага.

— Это здорово. Знаешь, я тебя даже прошу, указывай мне на все, что я делаю неправильно за столом…

— Ты издеваешься надо мной, что ли?

— Даже и не думал. Ты мне симпатичен.

— …

— …

— Как это?

— Ну так. Потому, что ты приехал из другого мира и потому, что ты хочешь всем показать, что тебе здесь хорошо, и еще ты думаешь, что хватит угнетать других. Можно так сказать — «угнетать»?