Седьмая вода - Галина Чередий, Алена Нефедова

— Плевал я на съемки, если нужен тебе!

— Кирюш, прекрати! Я уже большая девочка и должна решать свои проблемы сама. Хоть иногда. Ты не обязан повсюду прикрывать меня собой. Это неправильно.

— Лисонька моя, неправильно, что ты сейчас черте где одна, когда в твоей жизни происходит что-то плохое. Но если ты считаешь, что все хорошо и мне приезжать не стоит, то я послушаюсь тебя, хоть и не хочу. Чем будешь заниматься сегодня?

— Поеду в больницу.

— Как мама?

— Пока никаких новостей. К ней не пускают, но я все равно поеду. Хоть побуду просто там, поближе, — тоска и страх опять стиснули сердце как в кулаке.

— Ладно, мне нужно бежать, Лиса моя, — вздохнул Кирилл.

— Давай. Не опаздывай! — я села на постели.

— Ли-и-и-ис?

— Что, Кирюша?

— Ты ведь вернешься? — Снова этот вопрос.

В одной фразе признание того, как нужны мы друг другу, и это согревает меня, даря знание, что есть у меня в этой жизни то, что никогда, надеюсь, не изменится. И в то же время это тревожит меня. Не знаю уж почему.

— Конечно, вернусь.

Мои долгие и навязчивые уговоры все же принесли свои плоды, и пожилая санитарка с широким веснушчатым лицом и доброй улыбкой сунула мне в руки халат, тревожно оглядывая опустевший ненадолго больничный коридор.

— Только разок глянуть, дорогая, а то мне попадет, — шепотом сказала она, и я молча старательно закивала.

Знаком она показала мне идти за ней и, подойдя к одной из дверей, открыла, останавливая меня на пороге.

— Дальше не ходи. Нельзя, пойми.

В палате стояли две кровати у противоположных стен. Мои глаза метались между двумя женщинами, лежащими на них. В первый момент я просто не могла даже узнать маму. Кожа на ее сильно осунувшемся лице была пугающего желтоватого оттенка и словно туго натянута, делая черты лица почти неузнаваемыми. Сердце сжалось так сильно, что я невольно схватилась за косяк. Не могла оторваться от этого такого родного, но при этом совершено незнакомого лица, лишь краем сознания отмечая все провода и трубки, опутывавшие маму. Судорожный всхлип вырвался из меня, хоть я и обещала себе не сметь плакать, боясь накликать еще большую беду.

Какой-то звук привлек внимание санитарки, и она настойчиво потянула меня, закрывая перед носом дверь, пока мои глаза цеплялись за видение неподвижно лежащей мамы.

— Идем, милая, идем. Все хорошо будет. У нее прогнозы хорошие, доктор говорит, я сама слышала, — женщина мягко, но настойчиво толкала меня к выходу из отделения.

Опомнившись и проглотив ком в горле, я попыталась сунуть деньги ей в карман халата. Но она крепко взяла меня за кисть, останавливая.

— Не надо, милая. Твой отец и так нас только что золотом не осыпает, лишь бы мы глаз с мамы твоей не спускали. Ох и любит он ее. Ей Богу, столько лет в больнице работаю, но никогда не видела, чтобы и молодые мужики так по женам-то убивались, а тут в возрасте, вроде… Брат-то твой еле сумел его вчера забрать домой, а то он готов был и ночевать остаться прямо под дверями отделения. Такой большой, сильный мужик, а трясло всего, и белый был, как стена. Наш доктор уже боялся, как бы его рядом в кардиологию определять не пришлось. Так что ты не волнуйся, — решительно сказала она. — Зарплаты у нас небольшие, но мы же не хапуги, в самом-то деле.

Может, мне и хотелось бы сказать, что Максим Григорьевич мне не отец, но, думаю, это сейчас совсем неважно.