Если о нас узнают - Кейл Дитрих, Софи Гонзалес

– Пойдешь с нами? – спрашивает он с легким отчаянием. Я почти уверен, что на самом деле он не хочет тусоваться с Энджелом и Джоном, иначе он бы заговорил в автобусе. Но пытаться заставить Зака ставить свои потребности выше чьих-либо еще – все равно что пытаться умолять пчелу не жертвовать собой ради улья.

Я пристально смотрю на Энджела. Энджел переводит взгляд с Зака на меня, затем поднимает руку.

– Нет. Я устал.

Они с Джоном направляются в свои комнаты, и Зак хмурится.

– До завтра? – спрашивает он.

– Конечно. Может быть, – он не смог бы звучать менее восторженно, даже если бы попытался.

Когда мы входим в мою комнату, Зак парит у двери, поднимаясь на цыпочки и снова опускаясь, как будто готовится взлететь. Я тяжело приземляюсь на кровать со скрипом пружин.

– Что случилось?

Он делает несколько медленных шагов по комнате, глядя из окна вниз на мигающие огни Праги.

– Ничего. Валерия просто сделала несколько замечаний о моих танцах.

Где-то глубоко внутри меня просыпается шестое чувство. Когда переживаешь целую жизнь пассивной агрессии и скрытых угроз, желудок начинает распознавать их раньше, чем разум. Это один из таких моментов.

– Какого рода замечания?

Он пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного. Но это очень важно, иначе он не был бы таким тихим.

– Она сказала, что ты отвлекал меня сегодня вечером и из-за этого я сделал все невпопад. Я часто делаю ошибки, и мне нужно будет потренироваться с ней во время перерывов на съемках на следующей неделе.

Валерии чертовски повезло, что ее сейчас нет с нами в комнате, иначе я бы сказал ей пару ласковых.

– У тебя все замечательно, – говорю я, пытаясь сохранять спокойствие.

– Откуда ты знаешь? Ты не видишь меня, когда мы танцуем.

Я встаю и подхожу к нему.

– Эм, потому что я работаю с тобой уже три года? И я видел, как ты танцуешь миллион раз?

Он теребит занавеску.

– Да, но это работа Вэл – говорить, если мы делаем что-то не так. И я худший танцор из всех нас. Просто очень зол на себя. Я стараюсь. Но у меня не идеальное тело, нет харизмы и все такое. Я просто хочу писать музыку и петь, и они знали это с самого начала, но я должен быть поп-парнем. Я просто не… так хорош, как… – Он замолкает, крепко сжимая челюсти.

Я беру его за руку.

– Ну уж нет, – говорю я. – Вообще-то, ты великолепен. И вся эта встреча не имела никакого отношения к твоим танцам.

Он сжимает мою руку, но продолжает смотреть в окно.

– Тогда с чем это связано?

Честно? Я думаю, что мы разозлили их, осмелившись даже немного пообщаться на сцене, и они напуганы слухами, но не хотят разводить шумиху. Я думаю, что они закладывают фундамент, чтобы найти предлог и разлучить нас, они думают, что, если скинут все на профессионализм и отвлекающие факторы, мы не сможем обвинить их. Я не заметил этого, когда Эрин кричала, думал, что я это заслужил.

Но слышать, как они пристают к Заку? Нет. Это я не могу принять как заслуженную критику.

Мне следует сказать об этом Заку, но вместо этого я колеблюсь. Он только что сделал каминг-аут. Ради бога, он все еще переваривает происходящее. Он даже не сказал своей маме. Так что да, часть меня хочет защитить его от реалий того, что значит быть странным, и как это меняет ситуацию миллионом тонких способов. Как это всегда подрывает неуверенность, и в основе всего лежит толика ненависти. Часто даже нельзя высказать все вслух, не настроив людей против, никого не обидев.

Если я смогу защитить его от темной стороны реальности… Я буду стараться.

Поэтому, несмотря на некоторые сомнения, я отпускаю его руку и отступаю назад.

– Мы все просто устали. И они обращали больше внимания на нас с тобой, потому что мы смеялись. Если бы не это, они бы наверняка промолчали.

Зак наконец отворачивается от окна.

– Можешь мне помочь? Сейчас?

Я моргаю.

– Зак…