Если о нас узнают - Кейл Дитрих, Софи Гонзалес

– Ты хочешь, чтобы я был с ним добрее? Твою мать, я буду чертовски милым. Буду самым доброжелательным человеком, которого ты когда-либо видел, и если он волшебным образом вновь не станет моим другом, может быть, ты наконец поймешь, что на самом деле проблема не во мне. Я лишь реагирую, как умею, черт возьми.

– Мне пора.

Я усмехаюсь, пока парень собирает свое спортивное снаряжение.

– Да, конечно, иди. Прости, что не был с тобой так любезен.

– Хорошо, Рубен.

– Передай своему отцу, чтобы он не волновался. Я принял все к сведению! Отныне я буду таким доброжелательным, что вы меня не узнаете.

Последнюю часть фразы я выкрикиваю в закрытую дверь.

Киган смотрит на меня и приподнимает бровь.

– Знаешь, мальчик, мне кажется, что ты мог бы лучше, – говорит он, опуская гантель на пол.

Щеки пылают, я хмурюсь и возвращаюсь к тренировке.

Очень трудно сохранять доброжелательный вид во время интервью, но мне это удается. Потому что, в отличие от некоторых, я прекрасно понимаю, что эмоции не должны мешать работе.

Я был мил с Заком настолько, насколько это возможно, с тех пор как мы покинули отель. В автобусе я спросил Зака, как он себя чувствует (хорошо, спасибо). Спросил, как ему спалось (ага, отлично). Я спросил, слышал ли он о клубнике в шоколаде, которую продают в Бельгии, и думает ли, что нам удастся ее попробовать (не знаю, наверное).

С каждым вопросом он все больше отстранялся от меня, глядя настороженными карими глазами. Как будто я угрожал ему оружием, а не задавал обычные повседневные вопросы. Время от времени я поглядывал на Джона, чтобы узнать, не заметил ли он. Парень всю поездку смотрел в окно и яростно кусал нижнюю губу. Энджел на протяжении всего пути разговаривал по телефону.

На самом деле интервью – это первый раз, когда кто-то вообще вспомнил о моем существовании с того момента, когда Джон оставил меня в спортзале.

Мы с Джоном сидим на кремовом диване, а Энджел и Зак расположились в креслах по обе стороны. У стены сидит Эрин и листает iPad, Киган покачивается на скрещенных ногах, осматривая комнату, а Пенни с нетерпением наблюдает за нами. Сегодня у нас берут интервью две девушки лет двадцати, обе одеты с ног до головы в одежду дорогих брендов. Они милы и, к счастью, не пытаются давить на нас своими вопросами, как некоторые другие.

Сегодня шуток меньше, чем обычно. Напряжение висит в воздухе, как одеяло, высасывая весь кислород, гася наш огонь.

Джону лучше всех удается игнорировать сложившуюся обстановку. Сейчас он рассказывает историю становления Saturday. Он отвечает на большую часть вопросов о группе. В конце концов, он учился этому всю свою жизнь.

– На самом деле поначалу мы с Энджелом не были близки, – говорит он. – Рубен был моим лучшим другом, и именно он как бы втиснул меня в группу на концерте в конце года. – Парень изображает, как запихивает что-то маленькое в отверстие, и девушки смеются.

– Они не захотели выступать с сыном известного продюсера? – спрашивает одна из них, сверкая глазами. Уфф. Щекотливая тема. Но Джон не дрогнул.

– Они не знали! Я держал это в секрете, вымышленное имя, все такое. Вот почему я уверен, что нравлюсь им таким, какой я есть. – Он подмигивает.

– Кроме, может быть, Энджела? – спрашивает вторая девушка.

Энджел поднимает руку.

– Могу я для протокола сказать, что Джон – мой мальчик?

– Твой мальчик? – неуверенно переспрашивает девушка.

– Я не имею ничего против Джона. Он классный парень. – Энджел перегибает палку с этим «признанием», а Джон изображает пальцами сердечко и прижимает его к груди.

Девушка усмехается и наклоняется вперед.

– Итак, когда вы, ребята, познакомились, они знали тебя как Ричи. На тот момент это было твое имя?

– Да. Если вы уточните у правительства, то меня до сих пор так зовут. Но что они понимают?

Джон улыбается сам себе.

– Зачем ты сменил его?