Если о нас узнают - Кейл Дитрих, Софи Гонзалес

Я не уверен, что это полностью моя вина. Я попросил немного личного пространства и времени для размышлений, и мне его не дали. Вместо этого ежесекундно и каждый день я чувствовал, что Рубен смотрит на меня, как будто в ту же секунду, когда я разгребу свои мысли и пойму, в чем дело, я должен незамедлительно сообщить ему, и вся наша дружба зависит от этого ответа. Чувство вины душит, давление огромно. Знаю, что парню больно, и я лишь усугубил ситуацию, но он не выполнил мою просьбу, и, в конце концов, я все еще не знаю, чего хочу.

Каждый раз, когда я склоняюсь к мысли, что, возможно, он мне нравится и наш поцелуй был настоящим, это приводит меня в замешательство. Что, если я хочу думать, будто он мне нравится, лишь для того, чтобы соответствовать его ожиданиям и говорить то, что он хочет услышать? Чтобы я мог быть кем-то другим, а не дерьмовым парнем, который отвратительно с ним обращался? Чтобы не рисковать потерять его навсегда?

Затем я склоняюсь в другую сторону и решаю сказать ему, что использовал его в качестве эксперимента, осознал, что ничего не выйдет, и просто извинюсь. Но и эта версия не кажется мне правильной. Несмотря на то что мои мысли в полном беспорядке, я знаю: тот поцелуй не был ошибкой.

И как это меня характеризует? Я би?

Это слово вызывает во мне приступ тошноты. Как будто оно ближе всего к правде и дышит мне в затылок.

Я врезаюсь в Энджела и вырываюсь из омута собственных мыслей.

– Смотри, куда идешь, Зак-Атак[19].

Я застонал. Я совершил огромную ошибку, однажды рассказав Энджелу, что так меня называл каждый футбольный тренер, и это жутко бесило. Теперь же парень очень любит использовать это прозвище. Стараюсь поступать так же, как и со своими бывшими тренерами, – не обращать внимания.

К счастью, есть много отвлекающих факторов. Сейчас мы вчетвером: Эрин, Киган и пара охранников из Tungsten – на экскурсии по Ватикану. Мы приехали сюда в четыре утра, чтобы попасть на тур для ранних пташек и убедиться, что здесь достаточно тихо и нас не атакуют фанаты. Но они все равно узнали, что мы здесь, и толпятся снаружи в надежде увидеть группу. Если бы не охранники, они бы уже забежали внутрь. Совсем как в аэропорту. Фанаты бы лезли ко мне, кричали и толкались, пока не коснулись бы меня. По телу пробегает дрожь.

Впереди, медленно шагая, идет Рубен. Интересно, о чем он думает? Сомневаюсь, что обо мне. Не может быть, чтобы его мысли были так же поглощены мной, как и мои – им.

Я знаю, что нам необходимо поговорить и попытаться преодолеть образовавшуюся пропасть. От одной мысли об этом голова идет кругом. Избегать Рубена по многим причинам оказалось пыткой, но в то же время это казалось безопасным путем, потому что обдумывать все эти слова – одно. Произнести вслух? Это ужасает.

Джон идет рядом со мной. Его руки скрещены, и он непривычно сутулится. Под его глазами я замечаю темные круги, которые не скрыты слоем макияжа. Энджел разговаривает по телефону, и даже Киган с Полин, кажется, почти не заботятся о том, где мы находимся. Мы идем по галерее, посвященной картам, и хотя у меня много мыслей о том, какое влияние религия оказала на мир, должен признать, что это место впечатляет. Каждый дюйм покрыт произведениями искусства. Это, должно быть, одно из самых невероятных мест, которые я когда-либо видел.

Здесь так красиво, но это не имеет значения. Не по сравнению с Рубеном. Может, сейчас самое лучшее время, чтобы рассказать ему, через что я прохожу. Может, и вовсе не стоило это планировать. Может, мне стоит сказать ему, что сейчас мои мысли в полном беспорядке, а я сам в замешательстве. Все же лучше, чем ничего.

Парень стоит передо мной и рассматривает карту. Я больше не могу оправдываться. Время пришло. Сейчас или никогда.

Встаю рядом с Рубеном. По телу пробегает озноб, горло сжимается.

– Привет.

– Привет.

Голос парня звучит сухо, бровь приподнимается в удивлении. Наверное, я это заслужил.