Доля ангелов - Марина Юденич (2004)

Малевич — на белой шершавой стене.

Под ним — я в кресле, похожем на трон, за столом, напоминающим… et cetera.

Визитеров ко мне — немного, но все равно маленький красный диван изжит. Вместо него появился круглый стол с шестью небольшими креслами.

Туда я усаживаюсь вместе с гостями.

В делах более существенных, нежели перестановка мебели, все движется тоже поступательно. Как и предполагалось.

И даже — несколько лучше.

Птица был прав: массовое неприятие Антона в нашем обществе достигло апогея.

Его не гнали, перед носом не закрывали дверей, не отказывали от дома.

Нет.

Гораздо хуже.

Они были вынуждены принимать его как прежде — и за это ненавидели еще сильнее.

Почему вынуждены, спросите вы?

Позиции Антона Васильевича Полонского оказались безнадежно утрачены во всех сферах, начиная, естественно, с финансовой.

Об этом не сообщили, пожалуй, самые ленивые журналисты из тех, кто вообще касался этих тем. Да Бог бы с ними, с журналистами. Они теперь завираются так часто и бессовестно, являют миру такой пещерный уровень образования и воспитания, что периодике давно не верит никто.

Об этом говорили уверенно в кабинетах и кулуарах, где каждое слово обеспечивается как минимум золотым запасом государства.

Однако ж — прошлое…

Прошлые Антошины наживки, заброшенные и проглоченные со смаком, прижились, как выяснилось, во многих желудках, обладатели которых, случалось, от этого жестоко страдали.

Однажды мне довелось наблюдать похожие страдания. Очень давно, в моем далеком детстве.

Злые мальчишки привязали за ниточку кусок колбасы — и голодная маленькая собачонка, конечно же, эту колбасу немедленно проглотила.

Тогда-то и начались ее муки, смотреть на которые было невыносимо.

Мальчишки тянули ниточку обратно, дворняжка корчилась на земле, тощее тельце сотрясали рвотные судороги. Колбаса, как назло, застряла где-то в горле и никак не выскакивала обратно. Несчастная псина задыхалась, из помутневших глаз катились слезы.

У меня началась истерика — прибежали взрослые, прогнали мальчишек, полуживая дворняга с воем отползла в кусты.

Все кончилось благополучно.

Спасти людей, оказавшихся в подобной ситуации, куда сложнее. К тому же страдают они, вероятно, острее — потому что страдают морально. И понятное дело — не могут отползти в кусты. Ибо в большинстве своем — фигуры заметные.

Потому — принимали, улыбались, делали вид… и ненавидели.

А он, понимая, что обречен, думаю, не отказывал себе в удовольствии периодически дергать за ниточки.

И было тех ниточек…

Об этом, впрочем, никто не знает наверняка. Теперь уже не узнает никогда.

Мое же счастье заключалось в том, что прежде составляло мою непроходящую печаль — четыре года назад Антон окончательно отстранил меня от дел.

Когда-то — общих.

Он мог бы пойти дальше — вышвырнуть из дома, отнять машину, драгоценности, одежду.

Оставить на улице, под забором одного из наших особняков такой же нищей и бесправной, какой подобрал когда-то, двадцать с лишним лет назад.

Отчего-то не пошел.

Возможно, просто не успел, запутавшись в стропах своего парашюта.

Но как бы там ни было, теперь Антонова подлость стала моей индульгенцией.

Негласную поддержку «легиона» я ощутила очень скоро, едва ли не на физическом уровне.

Конечно, пришлось униженно каяться, посыпать голову пеплом, просить прощения, обещать…

И снова каяться.

Мудрый Птаха сделал все, чтобы избавить меня от многократного повторения всяческих унижений.

Дождавшись, когда «общее мнение» оформилось более-менее ясно, собрал пресс-конференцию.

В овальный зал нашего «мавзолея» журналистов набилось около сотни.

Возле стола, за которым мне предстояло сидеть, выстроилась батарея телевизионных камер, под ними прямо на полу расселись фотокоры.