В ловушке любви - Франсуаза Саган (1994)

На следующий день я, естественно, проснулась в прекрасном настроении: комната была такой же мрачной, ситуация скандальной, но что-то напевало во мне веселый мотив. Вечно у меня происходило все наоборот, словно я играла на рояле, позабыв о педалях, или нет — не позабыв, а нажимая на них как попало: приглушая симфоническую увертюру своего счастья и усиливая «Лунную сонату» меланхолических настроений. Рассеянная, когда нужно было радоваться, и веселая во времена неудач, я постоянно разочаровывала тех, кто любил меня. Это происходило совершенно бессознательно, просто иногда жизнь в своей простоте казалась мне такой смешной, что кто-то во мне буквально умирал от желания со всей силы хлопнуть крышкой рояля, как это иногда делают на концертах некоторые пианисты. Кто же из нас двоих причинил себе больше вреда? Я или Алан? Только он лежит сейчас, съежившись на диване, прикрыв глаза рукой и не слыша ничего, кроме стука своего сердца. А в пятидесяти километрах от него на роскошной кровати лицом вниз лежала я, лежала и слушала, как кричит птица. Она кричала всю ночь. Но кто же из нас двоих был более одинок? Какими бы тяжелыми ни были любовные муки, разве они страшнее одиночества? Полного одиночества, в котором нет даже эха. Я подумала о Юлиусе и рассмеялась. Если он рассчитывал поймать меня в свои сети и в соответствии с имиджем четкого и организованного делового человека уже отвел мне место на своей шахматной доске, то его ждут впереди большие разочарования. Веселый мотив все сильнее и сильнее звучал во мне. Я была еще молода, вновь свободна, нравилась мужчинам, а за окном был чудесный день. Нет, было бы глупо позволить кому-нибудь снова поймать меня в свои сети. Сейчас я встану, оденусь, позавтракаю, вернусь в Париж, найду себе какую-нибудь работу и встречусь с друзьями, которые обрадуются встрече со мной.

Открылась дверь, и в комнату вошел дворецкий, катя перед собой столик, на котором лежали тосты и полевые цветы. Он сообщил, что господин Крам уехал по делам в Париж, но вернется к завтраку, то есть примерно через час. Таким образом я узнала, что проспала четырнадцать часов. Я натянула старый свитер и новоприобретенный эгоизм, спустилась по лестнице и вышла во двор. Он был пуст. Лишь в окнах дома скользили тени. Царила атмосфера ожидания — все ждали хозяина дома. Да, по всей вероятности, жизнь Юлиуса А. Крама не была очень веселой. Я сходила на псарню, погладила трех собак — они полизали мне руки, — и я решила, вернувшись в Париж, тоже завести пса. Я буду заниматься им, гулять и кормить, и за это он не будет кусать меня за пятки и задавать лишние вопросы. А вообще-то эта ситуация, хотя она и прояснилась, вызывала у меня те же чувства, которые я испытала пятнадцать лет назад при выходе из пансиона. Но на этот раз я была более здравой. Почему-то всегда кажется, что с переменой жизни, возраста, сменой партнера ты переживаешь все иначе, чем в юности. На самом деле все повторяется. Только каждый раз все те же чувства: жажда любви, жажда быть свободной, инстинкт бегства, инстинкт погони или желание быть любимой кажутся иными. Наверное, это результат издержек памяти и наивных претензий к жизни.

Подойдя к дому, я тут же попала в конвульсивные объятия мадам Дебу. Я была настолько потрясена, что позволила ей поцеловать меня раза три, и, только оправившись, нагло спросила: «Что вы здесь делаете?»

— Юлиус мне все рассказал, — воскликнула судья хороших манер, специалистка по деликатным ситуациям. — Рано утром он позвонил мне и сообщил о вас. Вот я и приехала.

Она взяла меня под руку и повела по гравийной дорожке к дому. По пути она успокаивающе похлопывала меня по ладони. Она была одета в очень элегантный зеленовато-оливкового цвета костюм из замши, который очень неудачно подчеркивал на бледном солнце ее яркий городской макияж.

— Я знаю Юлиуса уже двадцать лет, — сказала она. — Он всегда был чрезвычайно приличен. Он не хотел, чтобы все это выглядело как похищение, какая-нибудь тайна, и позвонил мне.