Индира - Бонкимчондро Чоттопаддхай (2006)

— В нашей семье все привыкли стряпать сами («И я сам тяпаю, мама», — ввернул малыш), но в Калькутте принято держать кухарку. Наша уезжает домой («Омой, омой», — потребовал малыш). Сегодня же попрошу ма взять тебя на ее место. Но ты не будешь целыми днями возиться на кухне — раза два в неделю, не больше, а остальное время мы будем готовить сами. Согласна?

— Соласна, соласна, — залепетал ребенок.

— Ах ты, негодник! — воскликнула Шубхашини.

— Я бабу, а папа — негодник! — закричал малыш.

— Нельзя так говорить! — Шубхашини с улыбкой взглянула на меня. — Ну, соглашайся.

— Хорошо, я пойду к вам в услужение.

— Почему ты говоришь мне «вы»? «Вы» будешь говорить маме. У нее есть один недостаток. Она любит поворчать, и ее нужно уметь ублажить. Тебе это удастся, я знаю. Я немного разбираюсь в людях. Значит, согласна?

— У меня нет другого выхода, — отвечала я, и глаза мои снова наполнились слезами.

— Почему нет выхода? — переспросила Шубхашини. — Да! Я забыла о главном. Посиди минутку, сестра. Я сейчас вернусь.

И Шубхашини убежала. Я слышала, как она спросила тетку:

— Кем она вам доводится?

Но что ответила супруга Кришнодаша-бабу, я не расслышала. Вероятно, она рассказала все, что ей было обо мне известно. А знала она лишь то немногое, что я сказала жрецу. Малыш не побежал за матерью, он остался играть со мной. Когда Шубхашини вернулась, мы с ним весело болтали.

— Мама, посмотри на мой палец, — крикнул мальчик.

— Я часто на него смотрю, — улыбнулась Шубхашини и, повернувшись ко мне, добавила: — Пойдем, экипаж ждет. А не пойдешь, силой тебя увезу. Только помни, что я сказала: тебе придется завоевать благосклонность мамы.

Мы сели в экипаж, и тут я вспомнила, что одно из двух сари, которые подарил мне жрец, сушилось во дворе, и я не успела взять его с собой. Но теперь было поздно, Экипаж тронулся. Я усадила сынишку Шубхашини к себе на колени и покрыла поцелуями его милое личико.

Глава седьмая

БУТЫЛКА С ЧЕРНИЛАМИ

Ма, которую надо было ублажать, оказалась свекровью Шубхашини. Я низко поклонилась, коснувшись рукой ее ног, и бросила на нее взгляд украдкой. Она лежала на тонкой циновке в тени навеса, положив под голову подушку. Служанка растирала ей ноги. Смеркалось, и мне почудилось, будто на циновке лежит бутылка чернил — такой темнокожей была эта женщина, а ее седые волосы походили на белый металлический ободок пробки.

— Кто это? — спросила свекровь у Шубхашини, заметив меня.

— Вы искали кухарку, и я привела ее, — отвечала молодая женщина.

— Где же ты ее нашла?

— В доме моей тети.

— Она брахманка или из касты писцов?

— Из касты писцов.

— Ох, чтоб ей пусто было, твоей тетке! — запричитала старуха. — Разве можно брать кухарку из касты писцов? А вдруг нам придется угощать брахманов, что тогда прикажешь делать?

— Ну, такое не каждый день случается, — возразила Шубхашини. — И потом, когда это еще будет. Понадобится, найдем и брахманку, хотя все они слишком заносчивы. Стоит заглянуть к ним на кухню, как они тут же выбрасывают всю утварь[17] и начинают совершать очистительное жертвоприношение. Будто мы неприкасаемые!

Я была в восторге от Шубхашини: судя по всему, она умела держать в руках эту «бутылку».

— Правда твоя, доченька, — согласилась свекровь. — Чем человек проще, тем с ним легче. Ладно, возьмем на время девушку из касты писцов. А сколько ей нужно платить?

— Об этом мы еще не договаривались.

— Как это можно! — возмутилась старуха. — Привести в дом человека, не договорившись с ним о жалованье! Сколько ты хочешь? — обратилась она ко мне.

— Я пришла искать у вас приюта, — отвечала я. — И согласна на любое жалованье.

— Конечно, брахманке мы платили бы больше. Но ты из касты писцов, поэтому я дам тебе три рупии в месяц, еду и одежду.