Смятение сердца - Эми Фетцер (1997)

«Лучшая?» — чуть было не вырвалось у Сэйбл, но она сумела придержать язык. Та, другая жизнь была для ее сестры лучшей. В той жизни она была любима мужчиной, который дрался за нее, как дьявол. Она только и думала, что о нем, родила ему чудесного ребенка, а значит, подарила ему будущее. Что до нее, Сэйбл, она нежилась в своем уютном гнездышке, вышивая салфетки и позволяя отцу баловать себя. Лэйн была права, но — о Господи! — почему бы ей не ошибаться хоть изредка!

— Папа любит нас, — сказала она с вызовом.

— Конечно, любит. Только он так глубоко прячет нас под свое крыло, что может задушить ненароком.

— Это не так. Мы имеем возможность давать балы, ездить верхом, мы можем…

— Когда-нибудь ты вырастешь, — сказала Лэйн так резко, что Сэйбл невольно отпрянула, — и поймешь, что наряды и балы — всего лишь ничтожная часть настоящей жизни.

— Да? Может быть, настоящая жизнь — это когда полуголыми бродят по лесам и питаются только ягодами и орехами? Или когда раскрашивают лица на манер палитры сумасшедшего художника?

— Мисс Сэйбл, — вмешалась Мелани, сообразив, что между сестрами разгорается настоящая ссора, — не сходить ли вам и не глянуть, где это ваш отец? Небось ждет не дождется, когда ему покажут первого внучонка.

Экономка, агукая над младенцем, передала его матери для первого кормления. Стоило Сэйбл увидеть, как жадно ребенок сосет материнскую грудь, как ее оставило всякое желание спорить. У ее крошки-племянника были малюсенькие пальчики, одна из ручонок лежала там, где билось сердце Лэйн, и все это было до того умилительно, что на глаза ей навернулись невольные слезы. Она подумала, что каждое дитя имеет право знать своего отца, что каждая женщина имеет право сама выбирать себе спутника жизни. Эта мысль была новой, странной, но Сэйбл сознавала правоту сестры каким-то внезапно проснувшимся глубоким инстинктом. Встретив испытующий взгляд Лэйн, она не отвела глаз.

— Пожалуй, я схожу за папой.

Крик боли, животный, мучительный, раздался в полной тишине. Казалось, он не затих, а впитался в стены кабинета, просочился в каждую пору Ричарда Кавано, проник в каждую клеточку его тела. Этот звук разом опустошил его, отнял не только силы, но и способность мыслить здраво. Человек, не раз без страха смотревший в лицо смерти, схватился за край стола, словно от предательски нанесенного удара. Слепо нашарив стакан, полный виски, полковник опустошил его жадными глотками. Он поймал себя на том, что дрожит крупной, сотрясающей все тело дрожью.

Жалость и ненависть накатывали, сталкивались и постепенно сплетались воедино. С каким наслаждением он убил бы сукиного сына, из-за которого его дочери пришлось столько страдать! Как он ненавидел того, кто обесчестил ее, вынудил произвести на свет ублюдка!

Кавано не успел еще опомниться от вопля дочери, как раздался детский плач. Ребенок! Странная смесь эмоций наполнила полковника. Кто же родился, мальчик или девочка? Здорово ли дитя? И, Боже милосердный, жива ли Лэйн?!

Но больше всего он жаждал, чтобы ему принесли на блюде голову ее «мужа».

Раздался стук в дверь. Кавано пролаял: «Войдите!», надеясь, что это тот, кого он ожидает. Мимо горничной протиснулся капрал Иохансен и вытянулся в струнку, по уставу четко отсалютовав. Полковник небрежно ответил на приветствие и рявкнул тем же голосом:

— Ну?!

— Прошу прощения, сэр, но мне пока не удалось…

— Проклятие! — Кавано запустил обе руки в свои седеющие волосы, словно собираясь вырвать их. — Неужели в таком большом городе трудно найти кормилицу? Я хочу только одного: чтобы это забрали из моего дома как можно скорее.