Пока я здесь - Лариса Романовская (2022)

Как будто то, что там передавали, было очень важным – экстренной новостью, чрезвычайным событием. Но не несчастьем, а наоборот. Ну, может, на салют так смотрят – у нас там, в моей реальности. На салют или на куранты на Красной площади, когда они бьют. И ещё мама на свои музейные картины смотрит так, будто ей чудо показывают в прямом эфире.

Я не понимала, что необычного… Что такого важного в этих воспоминаниях. Ну, наверное, они были счастливые – самые счастливые для того человека. Но это же его, не мои. Ну или, может, этот человек – кто-то очень важный. Местный президент. Или актер, как мой… Я вспомнила про Ж, совсем счастливое…

Но тут Юра шевельнулся. Мы стояли совсем близко – так, чтобы удобно было говорить на ходу. А Юра вдруг придвинулся и схватился за меня, сильно и резко, будто поскользнулся в гололёд. Но сейчас было сухо, мы стояли на красивых розовых плитках. По ним шуршали листья и лепестки. Я опустила голову, отвлеклась.

Юра тяжело задышал и что-то забормотал, очень яростно – так зрители и болельщики умеют, я сама так бормотала, когда впервые смотрела финал того мюзикла. «Давай, давай же, ну, ну, ааааа…» Я тогда смотрела с мобильника, на перемене, и тут звонок на… на химию? На физру?

Понимала: начну вспоминать про школу или про мюзикл, сразу притяну к себе реальность, проснусь. А я не хотела! У меня тут всё только начиналось.

Я ещё не разобралась, почему меня зовут Дым, для чего я здесь оказалась. И мне Юра самого важного не объяснил, он же не просто экскурсию водил, как моя мама по своему музею, он мне показывал условия, я должна тут что-то сделать. И, наверное, нельзя было говорить, что я не знаю, чего от меня ждут, – это тоже условия сна. Законы жизни в этом непонятном месте.

В общем, я тоже стала смотреть на Экран. Тот человек, про которого нам показывали, был пожилым, в очках. И я никак не могла вспомнить – его раньше показывали в очках, с сединой? Или это… старость такая… конец фильма?

Я вдруг начала плакать. Будто меня переключили в режим «слёзы». Я смотрела на Экран, не отрываясь. Больше не замечала других людей, собаку на проезжей части, машин, у которых зеркальные багажники сияли как фары.

Я на ощупь обхватила Юру. Он держал меня за плечи, а я его – за спину. Крепко держала, будто тоже боялась упасть. И мы оба плакали и кричали что-то, похожее на «ура», как кричат в полночь в Новый год. Только мы кричали другое, на том языке, который я то понимала, то нет.

Было какое-то невозможное счастье. Мы в нём будто отогревались, как в ванне зимним вечером. И было страшно думать, как мы друг на друга посмотрим, когда это закончится.

Я видела лицо Юры в отблесках Экрана. Я не могла понять, Юра («Йуула»!) был старше меня или младше, выше или ниже. И какие у него глаза. И вообще лицо. Красивый он, нет? Оказывается, это совершенно неважно.

Тёплая золотая волна. На Экране лицо пожилого мужчины растворяется во всеобщем счастье. И потом Экран становится белым. Ярко-белым. Как открытый текстовый файл в моём мобильнике. Как стена, на которой больше не видно тень яблони.

Мама входит в дом с ведром яблок, а наша Мелочь бежит впереди, путается в маминых резиновых сапогах, рычит тонким голосом, трясёт рыжим мохнатым хвостом… Смешной.

Наша Мелочь – парень, кобель. Он правда очень маленький, метис пекинеса и кинг-чарльз-спаниеля, он – Мелочь, и мы его иногда в женском роде называем, потому что он наша мелочь любимая…

Мне кажется, там, во сне, который я попытаюсь вспомнить целиком, Мелочь тоже был. Он иногда появлялся из неоткуда, в самых неожиданных местах и ситуациях. И его там тоже все любили. И это был как будто сигнал, признак того, что место, которое мне снится, не совсем сон, иначе собака туда не попала бы. Но я не уверена, это там было или будет… Путаюсь.

– Вика, таблетки. Ужинать скоро будем. Перед едой надо. Выпей, Вика.