Много званых - Алексей Иванов (2016)

– Ты сам давай лопай, только базлаешь, – проворчала Митрофановна.

– Мне свою посуду надо, – едва слышно, но твёрдо сказала Епифания.

– Чего? Отдельную посуду? – гневно завопил Семён Ульянович. – Может, тебе ещё отдельную избу срубить?

– Ты в расколе, Епифания? – громко через стол спросил Семён.

Епифания кивнула – молча и с достоинством.

– Час от часу не легче! – Ремезов треснул ложкой о столешницу. – Раскольщицу привели! А чего не чёрта лысого ты сосватал, Сенька?

– Перекрещена в раскол, потому и не Алёна? – спросил Леонтий.

Епифания снова кивнула.

– А в остроге тебе тоже отдельную посуду подавали, девка? – Семён Ульянович яростно вперился в Епифанию.

– У нас не острог, батюшка, – сквозь зубы процедил Семён.

Аконя, Петька, Лёнька и Лёшка сидели сжавшись, чтобы не попасть Семёну Ульяновичу на глаза. Маленькая Танюшка наладилась плакать, и Варвара спокойно заткнула ей рот кусочком хлеба.

– Машутка, пойди отложи ей на тарелку, – примирительно сказала Ефимья Митрофановна.

Маша кинулась в запечье к поставцу с посудой.

– А моего хозяйского дозволенья уже не спрашивает никто? – безобразно заорал Семён Ульянович. – Подавись ты, батька, своим порядком, сгинь, сатана старая, полезай в гроб! Да провалитесь вы, хамово отродье!

Семён Ульянович швырнул ложку, выломился из-за стола, потопал к печи, влез на лежанку и задёрнул занавеску. За столом все молчали.

Ефимья Митрофановна вздохнула и перекрестилась.

– Ну, с богом, – с облегчением сказала она. – Лёнюшка, ты за старшего.

Семён смотрел на Епифанию. Она впервые подняла глаза, встретилась взглядом с Семёном – и не отвела взгляд. Лицо у неё было точно из камня. Семён понял, что Епифания словно застыла в бесчувственной ненависти ко всем: к своей судьбе, к чужим душам, к этим Ремезовым, к богу.

– Тебе, Сенька, всё не по-людски надо! – крикнул с печи Семён Ульянович. – Не хочу в ворота, разбирай забор!

А Епифания снова прямо посмотрела на Семёна. Она помнила, кто выдал её служилым при побеге, и поняла, что её взяли из неволи из-за этого молодого мужика. Семён виновато отвернулся, как опалённый.

– Накупили себе холопов! – за занавеской не утихал Семён Ульянович. – Экие бояре посередь Тобольска вспухли!

– Гремит Илья-пророк, – привычно сообщила Митрофановна.

Они завершили ужин в молчании, а потом Митрофановна с обыденной простотой велела Епифании вымыть посуду. Маша дала кадушку и тряпку и принесла ведро воды из бочки у крыльца. Епифания оттёрла блюда и ложки от каши, отскребла ножом нагар с чугуна, составила посуду на шесток, слила ополоски в поганое ведро и пошла на улицу – выплеснуть помои в огород.

За белым пустырём огорода, за речкой Тырковкой, за крышами других подворий луна тонкой синей линией очертила зубцы ельника на Алафейской гряде. А над ельником призывно-ярко горела проклятая Чигирь-звезда.

Глава 6

Сестра и плеть

Ходжа Касым никак не ожидал такого разговора с шейхом Аваз-Баки.

– Я понимаю, уважаемый Ходжа, что мы потерпели неудачу в нашем стремлении обратить к Аллаху инородцев реки Обь, – задумчиво сказал Аваз-Баки, перебирая крашеные финиковые косточки чёток на шёлковой нити. – Но те несчастные люди всё-таки произнесли священные слова шахады и стали нашими единоверцами. Мы не должны оставлять их в беде.

– Они сидят в зиндане губернатора, ожидая приговор, и мы не можем им помочь, – возразил Ходжа Касым.

– В зиндане сидят мужчины. А двух женщин продают на рынке. Умма должна выкупить их. Это будет угодное Аллаху деяние.

– Те женщины не принесут нам пользы, достопочтенный Аваз-Баки.

– Ты ошибаешься, уважаемый Ходжа. О нашей милости узнают другие инородцы, и братская доброта мусульман расположит их сердца к Аллаху.

– Я понял тебя, – кивнул Ходжа. – Я рад узнать, что почтенный Аваз-Баки не потерял надежду увидеть веру Пророка среди инородцев.