Сатурналии - Джон Робертс (2017)

Я бросил свою салфетку на пол и пошарил на разоренных столах – не осталось ли чего-нибудь съестного. Я был голоден, как собака, к тому же мне хотелось пить, и я зачерпнул добрую чашу вина. На мой вкус, вино слишком сильно разбавили водой, но мне не хотелось искать новый кувшин.

– Не напивайся, – сказал отец. – Ты должен побеседовать с кое-какими важными людьми, которые скоро будут здесь.

Как и я, он навалил на свою тарелку разные остатки пира рабов. Вольноотпущенники тоже угощались кто чем мог. Кто-то обнаружил почти нетронутого тунца, и мы поделили его между собой. Остались также первоклассные оливки, а хлеба и вовсе было вдоволь. Рабы сразу перешли к мясу и экзотическим фруктам – тому, что они редко ели в течение остального года.

Я уселся и начал жевать.

– Отец, ты знаешь, где живет Аристон из Ликии? Он лечил Целера, когда тот умирал, и я хочу задать ему несколько вопросов.

– Никогда не имел дел с этим человеком, – ответил глава нашей семьи, откусывая кусок яблока. – Я в жизни ни разу не болел, а все мои раны лечили хирурги легиона. Кроме того, думаю, ты опоздал: я слышал, он мертв.

– Мертв? – переспросил я, уронив кусок давно остывшей рыбы.

– Верно, мертв. Такое случается с большинством людей, если они живут достаточно долго. Я слышал, его нашли на берегу реки… – Отец помедлил, вспоминая. – Если не ошибаюсь, где-то в ноябрьские иды.

Ноябрьские иды… А Гармодию нашли мертвой утром девятого… Я готов был побиться об заклад, что Аристон умер за несколько дней до ид. Он распознал симптомы отравления? Если да, почему ничего не сказал? Может, он был еще одним шантажистом?

– А, хорошо, – сказал я, – значит, с одним человеком консультироваться меньше.

– Может, вообще ни с кем не надо консультироваться, – заявил отец. – Если виденное тобой на Ватиканском поле – достаточное свидетельство, мы сможем добиться тех же результатов без необходимости доказывать убийство.

– Цицерон думает, что у меня почти нет шансов возбудить дело.

Я не упомянул, что Клодий хотел, чтобы я доказал невиновность Клодии. Все и без того было достаточно сложным.

– Ты рассказал о Ватиканском поле Цицерону? – раздраженно спросил отец. – Не знаю, чего ты рассчитывал этим добиться. Цицерон – робкий маленький хомо новус с мечтами больше своих талантов. Он сказал тебе это потому, что боится, что не сможет обеспечить в данном деле обвинительный приговор. Цицерон похож на человека, который отправляется на бега, но будет делать ставки только на то, что считает верной победой. Проблема в том, что он никудышный знаток лошадей.

Как бы сильно ни уязвили меня эти слова, в суждении отца было немало справедливого. Я почитал Марка Туллия за его блестящий ум, но ему часто изменяла храбрость. Его познания были обширны, но он никогда не мог уяснить свое место в системе римской власти, что я приписывал его безвестному происхождению. Вечно неуверенный, он боготворил исконных аристократов, боролся за их дело и думал, что благодаря этому становится одним из них. В конце концов, нерешительность и самообольщение его погубят.

Я все еще стряхивал крошки со своей туники, когда начали прибывать гости.

Первым явился курульный эдил Виселлий Варрон, ничем не примечательный человек, довольно преклонных лет для занимаемой им должности. Я считал его трудолюбивым карьеристом без большого будущего, и считал справедливо. Следующим пришел Кальпурний Бестия, с которым я уже был знаком и которого не любил, хотя и знал, что он чрезвычайно одаренный человек, и поэтому проглотил свою неприязнь. Он был закутан в невзрачную тогу грязно-пурпурного цвета, вероятно, окрашенную скисшим вином, на его голове красовался массивный венок из позолоченных листьев плюща, а лицо было размалевано темно-красным, как лицо этрусского царя или генерала-триумфатора.

– Меня избрали Царем Дураков на большой пирушке на Палантине, – объявил он, ухмыляясь.