Разрешаю себя ненавидеть - Колесникова Юлия Анатольевна (2018)

Днем я преимущественно ходила в школьной одежде – черно-белой форме, к которой, кроме юбки, прилагались черные брюки. Наверное, она напоминала немного морскую форму, но это потому, что в городке был маленький порт, точнее сказать, пристань, чем все и гордились.

Я не была уродиной, но в школе всегда был кто-то красивей меня, та же Рашель. У меня были хорошие вещи, но кто-то обязательно одевался лучше. Мои карманные деньги даже язык не поворачивается назвать мизерными, но кому-то выдавали больше.

И все же, думаю, мне могли позавидовать. Кристально чистые серые глаза без вкраплений обрамляли темные ресницы и тонкие брови, это досталось мне от маминой бабушки, кажется, ирландки по происхождению, от отца – белая кожа, такая чистая, что я никогда не переживала по поводу прыщей, их попросту не было. Черные волосы, подстриженные ровной копной, объемные, словно овечья шапка, которую натянули до плеч, оставались заветной мечтой Этни, которой достались рыжие волосы отца. Ровная гладкая челка почти доставала мне до глаз. Это потом я поняла, что волосы можно завивать или поднимать челку, открывая лоб и все лицо таким образом. Я была невысокой, впрочем, как и теперь, всего 160 см, с простой фигуркой, но крепкими руками и ногами и подтянутым животом, потому что летом всегда плавала, а горы и скалы не могли оставить на моем теле какой-либо жир. Любая еда усваивалась хорошо – еще один повод для зависти Этни. Она не была полной, но, играя в лакросс, она стала плотной и мускулистой. Зато, думаю, после рождения детей мускулы ей еще пригодятся. К тому же к 14 годам мы были одного роста, и она все еще продолжала расти. Теперь уже видно было, что это у нее от отца – достигнув 167 см, она была еще той красавицей, с длиннющими ногами.

Майкл же был таким, как и я – сероглазым, с черными волосами, которые у него вились, образуя густую шапку, и падали на лоб. Наверное, потому он уже в 10 лет пользовался бешеной популярностью у девочек. До сих пор помню, как на выходных зачастую становилась его секретарем, отвечая на звонки его многочисленных подруг. Как же это меня раздражало!

Мы были счастливой семьей, со своими радостями и проблемами, немного богаче остальных, хотя в городке не было понятия «бедность». Церковь и компания отца, в которой работало практически все мужское население, делали для этого многое.

Лето изменило все. Теперь я не могу сказать, что это было плохо. Просто однажды отцу позвонили, и, ни слова не сказав нам и даже маме, он собрался за считаные минуты, заказал билет в Австралию и уже через час улетел. Мама сразу же поняла, что случилось, просто они не стали посвящать в это нас. Их друзья, чета Этвудов, погибли в аварии, когда однажды вечером ехали на игру сына. А их дочь Майя, сидящая на заднем сиденье, уцелела, непонятно как. Хотя сказать, что она вовсе не пострадала, было невозможно. Переломанная нога, ребра, множественные раны, по всему телу, осколки лобового стекла и тому подобное. Пьяный водитель, не пристегнутый ремнем безопасности, врезался в них, вылетел через лобовое стекло, и, пробив и их стекло, убил Этвудов. Когда мой папа летел в Австралию, они, кажется, были еще живы, но как говорят врачи, раны были несовместимы с жизнью.

Отец не возвращался домой на протяжении 10 дней, и все, что мы знали о его пребывании там, – так это то, что он помогает их детям. Это было скупое объяснение мамы, но я ее слишком хорошо знала и понимала, что за этим стоит что-то иное.

Еще до возвращения отца мама неожиданно начала готовить на нашем этаже две комнаты. Одну в моей части этажа, другую – совмещенную с комнатой Этни. Я подумала, что, наверное, дети Этвудов ненадолго приедут пожить к нам. Но все разъяснилось, когда отец вернулся. Он был явно убит происшедшим. Этвуды были для него друзьями, и он не скрывал того, как расстроен. Ели мы в тот вечер в гробовом молчании, несмотря на радость от возвращения отца.