Не прощаюсь - Борис Акунин (2018)

– Нет. Я знаю, что орех мне не по зубам… Мне было ясно, что рано или поздно вы сделаете выбор. Надеялся, что иной… Вы же умный человек. Неужто вы не понимаете, что настоящая Россия с нами, а не с ними?

– С т-товарищем Заенко? С заплеванными улицами, загаженными храмами, растоптанной культурой?

– А что, если Россия такая и есть? Что, если ту Россию, которая вам нравится, придумали Пушкин с Тургеневым? А настоящая – это Стенька Разин и Емелька Пугачев. Вы свой собственный народ-то знаете? Конечно, можно снова загнать его в подвалы и бараки, можно посадить на цепь. Но для этого придется пролить очень много крови, тут Аркаша Скукин на сто процентов прав. Никакого Пушкина с Тургеневым у белых все равно не получится. Не правильнее ли перестать себя обманывать? Признать, что Россия – не клумба с цветочками, а навозная куча. Не закрывать нос надушенным платочком, а взяться за лопаты, не бояться грязи. И тогда через сто лет, может быть, страна превратится в цветник.

– Скукин – авантюрист и сяожэнъ. Ему не позволят распоряжаться судьбами России, а ваша аллегория хромает. Г-грязи надо бояться. Собственно, только ее в жизни и надо бояться. Если вы перестанете умничать про правильность и просто прислушаетесь к себе, внутренний голос всегда объяснит вам, что правильно, а что нет… А впрочем, это ваша карма.

И Фандорин вышел.

Не прощаюсь

…И мы выныриваем из совсем темной, до черноты, до слепоты темной подворотни на залитую солнцем улицу.

Ты зажмуриваешься от яркого света.

– Где мы? – спрашиваешь ты, и я вспоминаю, что ты плохо знаешь Москву.

– На Никольской улице. Налево, в двух минутах, Красная площадь. Видишь, как ловко я тебя вывел? Это мой город. Я знаю здесь каждый закоулок. Идем!

Меня переполняет бодрая сила, звенящая легкость. Я чувствую себя – нет, не молодым, я чувствую себя совершенным.

Человек, который много лет назад учил меня владеть собственным телом, называл мораль опасным барьером, отделяющим плоть от духа. «Мораль всегда предписывает ставить чьи-то интересы выше своих, тело же всегда руководствуется только тем, что лучше для него, – проповедовал он. – Ты не хочешь отказаться от вредоносной перегородки, раздваивающей твое „я“, мешающей Инь и Ян соединиться, а значит, ты никогда не станешь совершенным».

Мой малопочтенный сэнсэй был чудовищем, мы относились друг к другу одинаково: с почтительным интересом и в то же время с презрением. Он называл меня «мой полуученик», я его – «мой полуучитель». Не удивлюсь, если он жив до сих пор и по-прежнему запросто может взбежать по стене до второго этажа, а спрыгнуть с пятого. Но полусэнсэй ошибся. Я достиг совершенства. Благодаря тебе. Мне очень хочется сказать про это, но я не решаюсь. Ты всё еще сердита.

Никольская улица полна народу, все движутся в одну сторону – медленно, никто не торопится. Лица веселые, но не шумно веселые, а будто обращенные в себя, и никто не кричит, не хохочет. Не такой день.

Мы останавливаемся подле маленького Казанского собора. Отсюда видны Кремль и Красная площадь, но там слишком много людей. Толпа движется в сторону храма Василия Блаженного. Все молча смотрят по сторонам.

Вдоль длинного здания Верхних торговых рядов шеренгой стоят виселицы, с них свисают рогожные мешки. На каждом табличка. С места, где я стою, можно прочитать три ближайших: «Владимир Ульянов. Диктатор», «Лев Бронштейн. Расстреливал заложников», «Феликс Дзержинский. Главарь палачей». Когда-то точно так же здесь болтались казненные Петром стрельцы. Но сейчас мешки набиты соломой. Казнь символическая. Главнокомандующий сдержал свое слово.

Я говорю:

– Слушай, раз уж объявлена всеобщая амнистия, может быть, и ты меня наконец простишь? Сколько можно наказывать? Ведь всё закончилось хорошо.

Ты вздыхаешь.