Стена - Марлен Хаусхофер (1963)

Только на пятый день пошли с Луксом к обрыву. Все окрестности превратились в цветущие зеленые заросли. Поля и луга теперь по цвету почти не различить. Сорняки победили на всех фронтах. Проселки заросли еще первым летом, теперь же и от больших асфальтированных шоссе остались лишь маленькие темные островки. Семена проросли сквозь потрескавшийся от мороза асфальт. Скоро никаких дорог вообще не останется. Вид далеких колоколен на этот раз меня почти не тронул. Я ждала привычного приступа горя и отчаяния, но их не было. Было так, словно я уже пятьдесят лет живу в лесу, и колокольни стали для меня просто сооружениями из кирпича и камня. Меня они больше не касались. Я даже поймала себя на мысли о том, что Белла дает мало молока и я правильно оставила внизу маслобойку. Тут я поднялась, и мы с Луксом пошли дальше в лес. Собственная холодность меня потрясла. Что-то изменилось, и придется примириться с новыми обстоятельствами. От таких мыслей стало неуютно, но избавиться от этого чувства удастся, только если я переживу его и оставлю позади. Не следует пытаться искусственно длить жизнь старых горестей. Обстоятельства прежней жизни часто заставляли меня лгать; ныне же давно нет ни причин, ни оправданий для лжи. Ведь я больше не живу с людьми.

С началом июня я наконец-то привыкла к лугам, но все стало иначе, чем в прошлом году. То первое лето в горах неповторимо, да и не хотелось бледного повторения, я, как могла, противилась прежним чарам. И горный мир мне помогал, он замкнулся и стал чужим.

Дел было меньше, чем год назад, я ведь не сбивала масла. У Беллы было мало молока, и Бычку наконец пришлось довольствоваться одной водой. На день молока хватало, и я снова понемногу начала сбивать масло мутовкой. Бедная Белла, если не случится чуда, у нее больше никогда не будет теленка.

Как год назад, я часто сидела на скамейке и глядела на луга. Они не изменились и пахли так же сладко, но я больше не восторгалась, как раньше. Прилежно пилила валежник, оставалось много времени, чтобы бродить с Луксом по лесу. Но далеко мы больше не ходили, я очертила себе границы еще прошлым летом. Мне стало все равно, где там проходит стена, и не было ни малейшего желания обнаружить еще десяток разваливающихся, пропахших мышами избушек лесорубов. Верно, сквозь распавшиеся двери внутрь уже проникла крапива и прет изо всех щелей. Мне больше нравилось просто ходить с Луксом по лесу. Все лучше, чем вяло сидеть на скамейке да глазеть на траву. Неторопливая прогулка по старым тропкам, начавшим уже зарастать, всегда настраивала меня на мирный лад, но прежде всего — этому радовался Лукс. Каждый поход был для него великим приключением. Тогда я очень много говорила с ним, и он почти все понимал — по смыслу. Кто знает, может, он знал уже больше слов, чем я подозревала. Тем летом я совсем забыла, что Лукс — собака, а я — человек. То есть знала, но это потеряло всякое значение. Лукс тоже переменился. С тех пор как я стала уделять ему столько времени, он стал спокойнее и, казалось, не боялся все время, что я растворюсь в воздухе, стоит ему отлучиться на пять минут. Когда я теперь об этом думаю, мне кажется, что единственным великим страхом в его собачьей жизни было оказаться брошенным. Я тоже очень много чему научилась и понимала почти все его движения и звуки. Между нами теперь наконец воцарилось молчаливое взаимопонимание.