Вверх по течению - Дмитрий Старицкий (2015)

Накормили нас по меркам российской армии неплохо. Кашей со щедрой мясной подливой, типа татарского азу. И на запивку выдали что-то отдаленно напоминающее какао. И вкусный свежеиспеченный хлеб.

После ужина выдали по куску дерюжного полотна и приказали все домашние вещи зашить в него. Их отправят домой почтой. Вот каждый и сидел перед палаткой и сортировал свое барахло, мучительно думая, что оставить, а что домой отослать. Я себе из домашнего, кроме носовых платков и мыльно-рыльного, оставил только нож, запасные портянки, бритву да кресало — лишнее барахло солдату только в тягость. Еще харчи домашние. Помню сам, что поначалу в армии, как ни корми, все одно чувство голода будет неистребимо месяца три.

Ну, и нож не забыл. Он у меня еще с Москвы — китайская подделка под испанскую складную наваху. Железо — дрянь, хотя точится хорошо до бритвенного состояния, но держит заточку недолго.

Потом пришел интендантский фельдфебель, и с ним два солдата прикатили ручную тележку. И все наши посылки покидали в нее. Неграмотным, в том числе и мне, адреса написали на них с наших слов.

А дальше была самая желанная команда для солдата — «отбой». Ее продудел невидимый отсюда горнист. И я заснул с чистой совестью на чистой простыне, пусть теперь о моей судьбе командиры думают. Им за это большое жалованье платят.

На следующий день на каждые две палатки нам прикрепили по старослужащему ефрейтору в качестве командира отделения. И после завтрака, наскоро сбив взводные колонны, всех обмундированных добровольцев — чуть за сотню голов — под командой высокого гориллообразного фельдфебеля повели пешком в летние лагеря на курс молодого бойца, как я понял. Мне повезло попасть на сборный пункт в последний день перед отправкой учебной роты. А то бы куковал там еще две недели, пока не сформируют новую.

Что-либо нам объяснять никто не удосуживался. Приказали идти — вот и выбиваем пыль из дороги. Никаких политинформаций про войну нам никто не проводил, как будто ее и не было.

Топали долго, до обеда, отмахав километров пятнадцать. Не сильно-то и устали — налегке шли по хорошо укатанной дороге при прекрасной, еще не жаркой погоде. Воздух чист, все горы окрест видно. Ранец только вещь для меня непривычная — ни разу не мешок тряпочный. Но на первом привале я его лямки подогнал поудобней, и стало легче.

По сторонам шоссе цвели какие-то цитрусовые сады, уходили на косогоры шпалерами виноградники, и поля уже зеленели первыми всходами. В этой долине, наверное, нет ни одного клочка земли, к которому бы не приложились трудолюбивые крестьянские руки. И щедрая земля долины на труд отзывалась сторицей.

Когда проходили поселками, то народ нам улыбался, девчонки слали воздушные поцелуи, а мальчишки-дошколята пристраивались за колонной, копируя строевой шаг. Чувствовалось, что здесь свою армию любят. И это неожиданно грело и заставляло подтягиваться.

Поселки эти я бы не назвал богатыми — у нас в горах дом был намного больше и кузницы строились просторней. Но и косых нищих халуп замечено не было. Дворы в цветущих фруктовых садах вообще создавали праздничную атмосферу. Заборы имелись, но, на мой взгляд, несерьезные какие-то… У нас в России таким штакетником разве что палисадник огородят. Так что это даже не забор, а так… видимость забора, символ.

Прибыли в летний лагерь, который неожиданно для меня огородили от окружающего пространства не двухметровым забором, а таким же низеньким штакетником.

На воротах со шлагбаумом — «грибок» с одиноким часовым, мявшим плечо длинной винтовкой. Ворота настежь, шлагбаум опущен. Нет, вру. Еще один встречающий нас офицер тут был, который тут же повел нас по усыпанным речным песком дорожкам к стройным рядам шатров на кирпичном основании.

Внутри брезентового шатра обнаружились центральный опорный столб, деревянные полати буквой «Г», матрасы стопкой, подушки на них. В каждый шатер влезало отделение — дюжина рыл.