Днем и ночью хорошая погода [сборник] - Саган Франсуаза (2012)

Дорис (разбитым голосом, медленно открывая сумку): Дыни по шесть фунтов, репка на два кило, топинамбуры гигантские… Поль, вы видели?

Затемнение.

Сцена 2

Те же декорации, полночь. У камина стоит карточный стол, которым, очевидно, недавно пользовались. В комнате Поль, Зельда и Том, у всех оживленный, радостный вид. Том — пятидесятилетний мужчина приятной наружности с высоким лбом, действительно несколько напоминающий профессора Турнесоля. На проигрывателе заканчивается пластинка.

Том: Красивая мелодия. Теперь она все время будет крутиться у меня в голове. Все нейтроны и протоны будут кружиться в вальсе. Знаете, это не очень-то хорошо, когда физик-ядерщик мурлычет что-то себе под нос…

Зельда: Вы ошиблись в выборе профессии, Том. Вы рождены для поэзии, а не для уравнений. Я всегда это говорила.

Том: Господи, час ночи! Надо идти спать. Дорис будет сердиться.

Поль: Как это — сердиться? А что она вам скажет?

Том: Она скажет, что я слишком поздно ложусь, что не высыпаюсь, что это неразумно, что я плохо выгляжу и т. д. Она обращается со мной как с ребенком.

Поль: И вам это нравится?

Том (удивленно): Ну да, наверное. Думаю, нравится, раз я все это терплю. Странный вопрос.

Зельда: У Поля все вопросы «странные». Для него ничто не разумеется само собой. В этом его главная прелесть, во всяком случае для меня.

Том: Надо же!

Поль: Зельда преувеличивает, но это правда, я не слишком-то верю в то, что считается естественным. Например, говорят мне о счастливой паре, а мне сразу хочется узнать, кто из них счастливее, и давно ли, и надолго ли — понимаете?

Том: Ну, приблизительно. Вы разрушитель по духу, мой мальчик.

Поль: Да нет, что вы. Я просто считаю, что на свете нет ничего окончательного, ничего нормального, ничего само собой разумеющегося. Я вот не думаю, что, когда мать любит своего ребенка, это естественно и само собой разумеется, или когда мерзавец остается мерзавцем. Мне кажется, что в людях всегда есть какое-то движение, что они меняются, но при этом упрямо стараются это движение остановить, навешивая ярлыки, как тормоза. Например, совсем не естественно, что вы, умный, ученый человек, терпите, когда вам делают дурацкие замечания о том, когда вам ложиться спать.

Том (изумленно): Ну, знаете ли, это уж… Зельда, что это у вас за садовник такой — ниспровергатель истин? (Смеется. Он выглядит славным человеком.)

Зельда: Разбирайтесь сами.

Том: Так вы спрашиваете меня, как я могу терпеть Дорис? Болтушку, придиру, немного скупердяйку, немного сплетницу, не слишком умную, так?

Поль: Нет. Никогда не знаешь, за что ты любишь человека. Дело не в этом. Я спрашиваю, почему в отношениях с ней вы терпите этот тон. Тон неправильный.

Том: Потому что для нее он правильный.

Поль: Отличный ответ.

Том: Она и правда все еще побаивается, что утром у меня будет неважный вид; она и правда все еще верит в то, что спать долго полезно, и для нее действительно все еще важно, и может быть, даже важнее, чем раньше, чтобы я был здоров. Уже много лет, сколько я ее знаю, я существую в голове у Дорис в виде сильного, загорелого красавца, и в благодарность за это ее представление обо мне — представление ложное — я и напускаю на себя виноватый вид, развязывая после полуночи шнурки на краю кровати.

Оба смеются.

До нашего разговора я не задумывался об этом, но это правда: я всегда жил цифрами, как ученый из комиксов. Я вспоминаю самые яркие моменты своей жизни, сильные переживания, всплески эмоций, и вижу не постель, не женщину, не женское тело, а исписанную цифрами черную доску на стене да, может быть, угол окна рядом с ней. Вот такой я… как бы это выразиться… бесчеловечный.

Поль: Ну, человечность тут ни при чем!