Жизнь на двоих - Анна Шнайдер (2021)

– Я раньше не спрашивала, потому что боялась – папа откажет, – продолжала Агата под многозначительные кивки Алекса. – Как думаешь, теперь можно спросить? Или еще подождать?

Виктория озадаченно почесала нос. Дети иногда удивляли ее донельзя, и сейчас особенно.

– А почему ты вообще решила подождать? – пробормотала она, глядя на серьезную дочь.

– Потому что папа очень переживал. Ты разве не заметила? – ответила Агата. – Очень-очень. Он и сейчас переживает, конечно. Но он говорил мне, что со временем становится легче. Может, ему стало легче и он разрешит?

Защитница, даже дочь заметила, что Арену плохо. Хотя почему «даже»? Агата всегда была наблюдательной, а вот Виктория…

– Я не знаю, радость моя. Давай попробуем спросить вечером. Но… – Она запнулась, не зная, говорить или нет, и в итоге все же сказала: – Если не разрешит, вы с Алексом не расстраивайтесь.

– Как тут не расстраиваться, мам, – вздохнула Агата, опуская глаза, и прошептала едва слышно: – Ты не любишь Софию так, как мы с Алексом и папой. Ты ревнуешь. Но, мам, от того, что мы любим Софию, мы не начинаем любить тебя меньше! – Девочка вновь подняла голову и продолжила говорить ошарашенной Виктории: – Любовь нельзя разрезать, как торт, и поделить по кусочкам! София – наш друг, а ты – наша мама!

– Я знаю, – произнесла императрица удивленно и удивилась еще больше, когда Агата возразила:

– Нет. Не знаешь!

Виктория не стала переспрашивать почему – побоялась услышать нечто еще более удивительное.

И только оставшись одна и хорошенько подумав над тем, что сказала дочь, она поняла. Любовь нельзя разрезать, как торт, и поделить по кусочкам. И оттого, что Софии нет во дворце – или даже в жизни Арена, – он не начнет любить Викторию. И оттого, что Софии нет рядом, он не станет принадлежать ей.

Она сказала Силвану: «Я хочу, чтобы муж был моим», – но теперь понимала, что это невозможно, и от наличия или отсутствия Софии под боком ничего не зависит. Арен никогда не будет принадлежать ей.

И с этим уже ничего нельзя поделать.

Дни утекали водой сквозь пальцы, похожие друг на друга, как две капли – унылые, заполненные бесконечными делами и проблемами, просителями и совещаниями, документами и письмами. Единственной отрадой, как и раньше, были дети, и Арен погружался в общение с ними утром, вечером и по возможности за обедом, продолжая не жить, а существовать.

Агата и Александр по-прежнему грустили, но больше не доводили родителей, и Виктория вела себя прекрасно, даже совершенно. Что она при этом чувствует, император не имел понятия – эмпатический щит он теперь снимал, только находясь в одиночестве, а это случалось нечасто.

Дети продолжали переписываться с Софией, а Арен – читать письма. Он знал, что это неправильно, но не мог отказаться от этой пусть горькой, но радости. Хоть ненадолго, но прикоснуться к своему счастью.

– Папа, а мы с Алексом можем как-нибудь сходить в гости к Софии? – спросила Агата робко, пока он читал одно из таких писем. – Пожа-а-алуйста…

И отказать император не смог. Хотя стоило бы. Но это было выше его сил, поэтому он только уточнил:

– Не чаще раза в месяц. – И дети не стали канючить, а кивнули, обрадовавшись даже такой малости.

Вечером в тот день он вновь остался у Виктории – слишком уж умоляющими были глаза жены, и Арену не хотелось огорчать ее отказами. Он понимал, что она наверняка начнет вновь его соблазнять, и заранее приготовился к этому, но ошибся. Виктория просто легла рядом, обняла, с нежностью погладив по груди, и так горестно вздохнула, что император спросил сам:

– В чем дело, Вик?

Она еще раз вздохнула и неуверенно поглядела на него.

– Тебе правда интересно?

– Если бы мне не было интересно, я бы не спрашивал. Я вижу, тебя что-то гнетет.

Она закусила губу и прошептала:

– Тебя тоже.