История с привидениями (перевод Александра Крышана) - Питер Страуб (1979)

– Тогда мне придется научить тебя уважать их, – сказала она и подалась всем телом вперед, и это уже был Дэвид, верхняя часть его черепа снесена, челюсть сломана, кожа ободрана, все лицо кровоточит.

– Дон? Ради бога, Дон… помоги мне! Господи, Дон. – Дэвид корчился на бухарском ковре и стонал. – Сделай что-нибудь, умоляю тебя…

Больше не могу, подумал Дон. Он обежал вокруг брата, зная, что если наклонится над его телом, тот убьет его, распахнул дверь квартиры Альмы, крикнул: «Нет!» – и увидел, что оказался в душной, пропахшей потом комнате, битком набитой народом, – каком-то ночном клубе (ага, это лишь только потому, что я ей сказал «ночного клуба», подумал он, и она уцепилась за это слово и швырнула меня сюда), где чернокожие и белые сидели вперемешку за маленькими круглыми столиками лицом к сцене.

Доктор Рэбитфут сидел на краю сцены, кивая ему. Саксофон был вновь пристегнут к цепочке, и он перебирал клавиши, когда говорил:

– Видите ли, молодой человек, вам придется уважать нас. Мы же можем сделать из ваших мозгов кукурузную кашу. – Он оттолкнулся, спрыгнул со сцены и пошел к Дону. – Очень, очень скоро. – И тут уже в его уши ворвался голос Альмы Мобли: – Вы не будете соображать, где находитесь, что делаете, все в вашей голове перемешается, перепутается, вы не сможете отличить ложь от правды. – Он улыбнулся и, подняв саксофон, протянул его Дону, а после продолжил опять голосом доктора. – Держите. Возьмите эту трубу. Я могу говорить маленьким девочкам, что музыкой, изливающейся из нее, я посылаю им свою любовь, и это может быть ложью. Или могу сказать, что я голоден, и это будет чертовски правдиво. Или могу сказать что-то красивое, и кто узнает – где правда, а где ложь? Это дело очень непростое, понимаешь?

– Здесь слишком жарко, – проговорил Дон. Ноги его дрожали, голова шла кругом. Остальные музыканты настраивали инструменты, некоторые подходили к пианино и нажимали «ми», другие быстренько прогоняли гаммы: он боялся, что если они заиграют, музыка разнесет его на куски. – Может, выйдем?

– Пожалуйста, – желтизна вокруг зрачков доктора Рэбитфута светилась.

Барабанщик звонко ударил по тарелке, и густая нота баса затрепетала во влажном воздухе зала, как птица, отозвавшись в желудке; оркестр грянул, шарахнув звуком, как огромный молот.

И он шел уже вдоль тихоокеанского пляжа с Дэвидом, оба босиком, над головами скользили чайки. Ему не хотелось смотреть на Дэвида, на котором был тот же жуткий могильный саван, он глядел на воду и видел повсюду игривые, переливчатые слои масляной пленки.

– У них все схвачено, – рассказывал Дэвид. – Они так долго изучали нас, от самых истоков, понимаешь? Поэтому нам их не одолеть, поэтому я и выгляжу сейчас вот так. Тебе может несколько раз повезти, как тогда в Милбурне, но поверь мне, большего они тебе не позволят, теперь тебе не уйти. И это не так уж плохо.

– Разве? – прошептал Дон, уже готовый поверить всему, повернулся к Дэвиду, и, скользнув взглядом мимо его искалеченной головы, увидел за их спинами, на утесе, «коттедж», в котором они с Альмой прожили несколько дней когда-то тысячи лет назад.

– Это похоже на мой первый рабочий день, – объяснял Дон. – Мне казалось, я такой крутой… Дон, господи, я думал, переверну этот мир вверх дном. Но эти парни, пожилые адвокаты Сирс и Рики, они знали столько трюков, они были скользкими, как угри, понимаешь? И единственным, что перевернулось вверх дном, оказался я. Так что мне пришлось еще многому поучиться, братишка, у них я чувствовал себя учеником; и я решил, что, если хочу чего-то добиться, мне надо стать таким, как они. Вот так я и выбился в люди.

– Сирс и Рики? – спросил Дон.

– Они самые. Готорн, Джеймс и Вандерлей. А разве не так?

– В какой-то степени так, – сказал Дон оранжевому солнцу.