Мухи - Максим Кабир (2021)

– Гноища, или буйвища, или скудельницы. Их придумал в тринадцатом веке Новгородский епископ Спиридон. Это погреба для заложных. По типу братских могил: их сваливали туда кучей, без гробов, без благословения, замотанных в рогожу. А над ямником мастерили сарайчик, «убогий дом». И получалось, с одной стороны, мать сыра земля не гневается, ведь заложных не зарыли в нее, а с другой – трупы как-никак изолированы.

– Выходит, – сказал Рома, – православная церковь узаконила языческий культ?

– Да. Пошла навстречу народу. То, что Максим Грек клеймил позором, стало легальным.

– И много было… – Она не захотела произносить «гноище». – Скудельниц?

– Очень. И в селах, и в городах. Но церковь пошла дальше. На Семик – то есть на седьмой четверг после Пасхи – устраивались тризны. Процессии верующих двигались от города к «убогим домам». Во главе шагали священники, а в Москве – аж патриарх. Москвичи зачастую бросали в гноище не столько преступников, сколько умерших от тифа и холеры, моровых поветрий. И сараи возводили из камня. Такие скудельницы были стационарными. Совершалась панихида. Трупы укрывали саваном, как бы прощая их грехи. Семик – это поздняя весна, и нет угроз заморозков или неурожая. Заложных отпевали скопом и закапывали – было можно.

– Когда же это прекратилось? – спросил Рома.

– Царица Анна Иоанновна издала указ, запрещающий гноища, но его не привели в исполнение. В тысяча семьсот семьдесят первом Екатерина II обустроила кладбища для жертв московской чумы, а «убогие дома» снесла.

– Ну и ну, – сказал Рома. – Они отказывались хоронить мертвецов до конца восемнадцатого века?

– Не совсем, – мягко ответил Георгий Анатольевич. – Трупы выкапывали и в веке девятнадцатом. Выкапывали, чтобы бросить за кладбищем. Но в девятнадцатом упертых культистов уже отправляли в тюрьмы. И то, с чего я начал. Шестин. Здесь судили мельника, который украл из могилы скелет. На суде он сказал, что покойник был заложным, и по его вине обмельчала Змийка. – Историк выдержал театральную паузу. – Это случилось в тысяча девятьсот пятнадцатом году.

Саша прополоскала рот остывшим чаем, смыла горечь.

– В Шестине были «убогие дома»?

– Кто знает? Вполне допускаю. Но точных сведений нет.

– Я что-то такое слышала, – Саша замялась, – про традицию просить о чем-то у заложных.

Рома взглянул на нее удивленно.

– Так и есть. Я говорил, трупы, по убеждению предков, соединяли мир живых с миром загробным. Такой себе мостик. Через умерших передавали привет родне. А у заложных просили о разном, хотя это считалось ведовством. Разговором с бесами. Рядовые грешники горят в аду. Смола, котлы, весь спектр услуг. Но те, кто выслужился перед дьяволом на земле, самые гнусные, они якобы имеют особые привилегии. Некую власть. Возьмите пословицу «на обиженных воду возят». Обида, гордыня – грехи, и за них расплачиваются вечностью в пекле. Где души возят бочки с водой, как ломовые лошади.

– Как лошади, – эхом отозвалась Саша.

– А привилегированные мерзавцы – те, к кому как раз и обращались с просьбами колдуны, – они и в аду неплохо устраивались. Служили погонщиками. Я видел икону шестнадцатого века в одном шестинском монастыре. Души-водовозы тащат бочонки с кипятком, а ими погоняет…

«Кучер», – подумала Саша, и основание шеи лизнул холодный воздух.

– Заложный наездник, – сказал историк.

23

Версии

Ветер, треплющий зеленые волосы могил, утих, и поник флаг на заправке у микрорайона. Замерла осока. Вечер принес духоту, как в преддверии ливня, но небо было безоблачным и звездным. Снова ошиблись синоптики, неделю пророчившие грозу.

Над Водопоем, из которого когда-то вырос город Шестин, светила прибывающая луна. В одноименном кафе посетители отмечали долгожданную пятницу. Семейная пара, уминающая картошку фри. Шумная компания, запивающая водку пивом. И Саша с Ромой.