Искушение - Трейси Вульф (2020)

– Я не стану этого делать. – Когда Хадсон вдруг произносит эти слова, я вздрагиваю. Он все еще лежит на кровати Мэйси, скрестив ноги и положив руки под голову, но теперь книга покоится у него на груди.

Мне хочется спросить его, что именно так подействовало на него, что он замолчал так надолго, – но я довольствуюсь вопросом о его последних словах.

– О чем ты?

– Я не стану подсматривать, как ты раздеваешься и принимаешь душ. Можешь об этом не волноваться.

– Понятно, но как ты можешь не смотреть? Ведь на самом деле ты находишься в моей голове, хотя мне и кажется, что ты лежишь на кровати Мэйси. – Я стучу себя по голове. – Ты все еще тут.

– Не знаю как. Я могу закрыть глаза и погрузиться в себя так, чтобы не проявлять активности в твоем сознании. Можешь принять свой душ. Тебе не надо опасаться паскудства с моей стороны.

– Это ты и сделал тогда, в библиотеке? Погрузился в себя? – Не знаю, почему меня это занимает, почему я не могу просто принять свою победу и радоваться тому, что он наконец так надолго оставил меня в покое. Но особой радости я не испытываю, и мне хочется знать, что именно заставило его замолчать.

– Нет, – отвечает он. – Я все время был здесь. Я просто…

– Что?

– Не знаю. – Он качает головой. – Наверное, мне просто хотелось подумать.

– Я могу это понять.

Он улыбается, притом без тени насмешки – впервые за сегодняшний день. Но в его улыбке нет и веселья. Она просто какая-то… грустная.

– В самом деле можешь?

Это хороший вопрос, вопрос, на который я не знаю ответа. У меня сейчас много забот, но я впервые думаю о том, каково это – быть Хадсоном. Быть заточенным в голове девушки, которую ты почти не знаешь и которая не скрывает, что она не испытывает к тебе теплых чувств. Оставаться там, пока она не выяснит, как не только выдворить тебя из своей головы, но и сделать обыкновенным человеком, то есть тем, кем ты никогда не был.

Я знаю, как странно и отчужденно я чувствую себя, понимая, что часть меня – это горгулья, а не человек. Должно быть, еще более ужасно быть всю жизнь вампиром и знать, что, освободившись из плена, ты потеряешь краеугольный камень всего того, что составляет твою суть.

Ужасно знать, что я буду виновата в том, что Хадсон лишится самой своей идентичности. Но, с другой стороны, какая у меня альтернатива? Выпустить его на волю и надеяться, что он не использует свою сокрушительную силу, чтобы пойти войной на весь мир?

Он не сделал абсолютно ничего, чтобы можно было поверить, что он не затеет войну.

– Ты права, – говорит он.

– Насчет чего?

Он переворачивается на кровати, так что теперь я вижу только его спину.

– Ты понятия не имеешь, каково это – быть мной.

Так оно и есть, но его слова все равно задевают меня, и я несколько секунд стою, не зная, как ответить. В конце концов, я решаю, что хорошего ответа мне не найти – и что сейчас самое время принять этот самый душ. В своем нынешнем настроении Хадсон наверняка не захочет нарушать свое обещание.

Я бы не нарушил его в любом случае. Это утверждение проникает в мой мозг так незаметно, что я не сразу уясняю себе его смысл.

Но, когда он доходит до меня, я не могу не ответить: Я знаю. Потому что так оно и есть, хотя я и не могу сказать, откуда я это знаю.

И только когда я начинаю смывать с волос бальзам, мне в голову приходит кое-что еще. Дело отнюдь не в том, что, зайдя в свою комнату, я начала скучать и никак не могла найти себе места, потому что не знала, чем себя занять. Дело в том, что в моей голове не было Хадсона, говорящего все те нелепые, колкие и забавные вещи, которые он говорит обычно и которые так сбивают меня с толку.