Портрет Дориана Грея - Уайльд Оскар (2004)

— Милый мой, да ведь об этом говорят всего только шесть недель, а наша публика не в силах делать более одного умственного усилия в три месяца для приискания темы разговора. Однако же последнее время ей повезло. У нее был мой развод и самоубийство Алана Кэмпбелля. А теперь еще и таинственное исчезновение знаменитого художника. Сыскное отделение все еще настаивает на том, что человек в сером пальто, выехавший со станции Виктория с поездом в двенадцать часов ночи 9 ноября, и был несчастный Бэзиль, а французская полиция заявляет, что Бэзиль вовсе не приезжал в Париж. Пожалуй, недели через две мы услышим, что его видали в Сан-Франциско. Как это ни странно, но это так: всех исчезнувших людей почему-то видят в Сан-Франциско. По всем вероятиям, это очаровательный город, обладающий всеми прелестями грядущего мира.

— А по-вашему, что случилось с Бэзилем? — спросил Дориан, поднося стакан бургонского к свету и сам удивляясь спокойствию, с которым говорил на эту тему.

— Не имею ни малейшего представления. Если Бэзилю вздумалось скрыться, так уж не мое дело вмешиваться. Если лее он умер, то я не хочу о нем вспоминать. Смерть — единственная вещь, приводящая меня в ужас. Я ненавижу ее.

— Почему? — усталым голосом спросил младший из собеседников.

— Потому, — ответил лорд Генри, водя перед носом флаконом с нюхательной солью: — что все можно пережить в наши дни, кроме смерти. Смерть и пошлость — два единственных явления XIX века, которым еще не найдено объяснения… Пойдем пить кофе в концертную залу, Дориан. Вы должны поиграть мне Шопена. Человек, с которым убежала моя жена, чудесно играл Шопена. Бедная Виктория! Я был к ней очень привязан. Дом без нее стал довольно скучным. Конечно, семейная жизнь — это только привычка, скверная привычка. Но человек всегда жалеет даже о потере самых скверных своих привычек. Может быть, о них-то больше всего и сокрушаются. Это такая существенная часть каждой человеческой личности.

Дориан ничего не ответил, но, встав, перешел в соседнюю комнату, сед за рояль, и пальцы его забегали по клавишам. Когда был подан кофе, Дориан остановился и, посмотрев на лорда Генри, спросил:

— Гарри, а не приходило вам в голову, что Бэзиль был убит?

Лорд Генри зевнул.

— Бэзиль был очень популярен и всегда носил дешевые часы. Зачем же кому-нибудь было его убивать? Он был недостаточно остроумен, чтобы иметь врагов. Правда, у него был удивительный талант к живописи. Но человек может писать, как Веласкез, и все-таки быть невозможно-скучным. Бэзиль же, право, был довольно-таки скучноват. Он только раз заинтересовал меня, много лет тому назад, когда он признался мне, как он вас безумно обожал, и что вы были преобладающим мотивом в его творчестве.

— Я очень любил Бэзиля, — сказал Дориан с оттенком печали в голосе. — Но нет ли предположений, что он был убит?

— О, да, некоторые газеты пишут про это. Но это маловероятно. Я знаю, в Париже есть ужасные притоны, но Бэзиль ведь не такой был человек, чтобы их посещать. Он не был любопытен. Это был его главный недостаток.

— Что бы вы сказали, Гарри, если б я признался вам, что я убил Бэзиля? — сказал Дориан. И, произнося эти слова, он внимательно следил за выражением лица лорда Генри.

— Я сказал бы, мой друг, что вы позируете в такой роли, которая к вам совершенно не подходит. Всякое преступление — пошло, точно так же, как всякая пошлость есть преступление. В вас нет задатков убийцы, Дориан. Мне не хочется задевать ваше самолюбие, но, уверяю вас, это так. Преступление свойственно лишь низшим классам. И я их за это ничуть не виню. Мне кажется, что для них преступление — то же самое, что для нас искусство — просто-напросто средство испытать необычайные ощущения.

— Средство испытать необычайные ощущения? Так вы думаете, что человек, совершивший убийство, в состоянии совершить его вторично? Не говорите мне этого.