Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой - Кристоф Рехаге (2012)

На кухне уже все готово к приготовлению цзяоцзы, маленьких равиоли, которые сегодня вечером будут совместно наполнены начинкой и съедены. Мне тоже можно наложить на несколько кружочков из теста начинку из свиного фарша с черемшой и свернуть тесто в руке. У меня получается не так красиво, как у других, и многие мои творения разваливаются в процессе готовки.

В девять часов снаружи поднимается шум от фейерверков. Я начинаю нервничать, но брат Ке-э небрежно машет рукой и растягивается на диване: мол, до полуночи еще куча времени. Мы грызем тыквенные семечки, пьем колу, смотрим новогодний концерт по телевизору и ждем.

К десяти часам уровень шума от салютов достигает силы, какую можно услышать на Рождество в среднем немецком городке. И когда, наконец, незадолго до двенадцати часов мы выходим в сверкающую ночь, чтобы запустить мой огненный венок, мне кажется, что я оказался на поле битвы – такой гром стоит вокруг.

Секунду я в панике: моя зажигалка отказывает, однако тут же в моей руке появляется новая. Ке-э улыбается: они с братом оба курят. Ровно без десяти секунд двенадцать я поджигаю фитиль. Он шипит – и первые из десяти тысяч петард выстреливают.

Ровно в полночь вокруг нас разверзается преисподняя.

Головокружительный

В первое утро года Крысы в ушах у меня все еще гудит вчерашняя ночь. Фейерверки грохотали, как артиллерийские снаряды, повсюду завывали сирены машин.

Это было здорово, но мой собственный фейерверк оказался совсем незаметным в общем шуме. Да, он трещал и стрелял некоторое время, но, когда я почти в два часа ночи пошел в постель, меня мучил неразрешимый уже вопрос: в самом ли деле фейерверк состоял из десяти тысяч петард?

Тряское такси везет нас по сонному городу, и вскоре мы стоим посреди люкса, полного людей с утомленными лицами – видно, что они не спали всю ночь. В комнате приятно постукивает маджонг, деньги двигаются по столам туда-сюда.

Кто-то предлагает мне пива, но я качаю головой и наливаю себе стаканчик колы.

– Ляйке никогда не пьет алкоголь! – с материнской гордостью сообщает Ке-э, это звучит так, будто это что-то из ряда вон выходящее.

Остальные непонимающе смотрят на меня. Я скромно пожимаю плечами, делаю глоток из моего стакана и приземляюсь на диван. Кола едва теплая и давно утратила свою кислинку. Я вспоминаю братьев Янг с их фондю-рестораном, там подавали горячую колу, еда дымилась на столе, а на улице было холодно. «Это сто́ящая идея», – сказали они мне тогда. Сколько времени прошло с тех пор?

Мне понадобилось больше недели, чтобы решиться покинуть Юньчэн.

– Утром мне надо уходить, – сказал я своей подруге во время нашего последнего ужина, поднимая стакан для праздничного тоста. Я уверяю их, что мне трудно покидать их и этот город. На моей тарелки лежат оболочки более дюжины креветок, обжаренных в соусе чили. Это очень вкусно.

Ке-э провожает меня до номера. Я спрашиваю ее, не хочет ли она зайти ко мне, но она, смеясь, отмахивается.

– Соберись и иди к ней так быстро, как только можешь! – приказывает она, подняв указательный палец. Потом она берет меня за руку. Рука ее мягкая и теплая. Она целует меня в щеку, поворачивается и уходит, а у меня остается чувство, что это было замечательное прощание.

На следующий день я проспал время выхода, точь-в-точь как три месяца назад в Пекине.

Голубое небо, и тяжелая поклажа. Я чувствую себя таким же опухшим и бессильным, как тогда, на мой двадцать шестой день рождения, когда я начал свой поход. Через два часа мучений я наконец добрался до соленого озера на западной окраине. Это символ города. Я останавливаюсь и смотрю вдаль на белую поверхность: она похожа на снежную равнину, на которой я мог бы установить палатку. По ту сторону я различаю черные точки. Подойдя поближе, я вижу рабочих, которые с помощью длинной подвижной конвейерной ленты достают из озера соль и собирают ее в большие кучи.