Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой - Кристоф Рехаге (2012)

Все очень вежливые и внимательные. Вдруг Цао преспокойно достает из кармана куртки маленький сверток из фольги, осторожно разворачивает его, и, когда показывается белый порошок, он вдыхает его умелым движением. На его лице появляется блаженная улыбка, а я от удивления даже не могу закончить фразу.

До того я думал, что в Китае только иностранцы открыто употребляют наркотики. Раньше я часто спрашивал себя, почему почти на всех перекрестках в увеселительных кварталах Пекина толкутся торговцы наркотиками, а власти ничего против этого не предпринимают.

Потом я понял, что об этом думают власти: нам все равно, как вы гробите свое здоровье, если вы не трогаете наше население и не устраиваете беспорядков. Китайцам, как мне кажется, вообще-то не стоит так уже явно баловаться наркотиками. Несколько дней назад это затронуло моего учителя из Пекинской киноакадемии. В среду я увидел его лицо в вечерних новостях:

«ЗАДЕРЖАНА НАРКОГРУППИРОВКА, ОДНИМ ИЗ ЕЕ УЧАСТНИКОВ ОКАЗАЛСЯ КИНЕМАТОГРАФИСТ ЧЖЕНЮЙ СЕ!» – гласил кричащий заголовок, и под ним можно было увидеть лицо нашего учителя, растерянно смотрящего в объектив.

Однако случаю в ресторане в провинции Шаньси далеко от такой шумной огласки. Цао вытирает нос тыльной стороной ладони и довольно булькает. Я несколько сбит с толку: он отдает себе отчет, что все видят его за этим занятием? Или я все неправильно понял, и белый порошок вообще не относится к запрещенным веществам? Но, как выясняется, я не единственный, кто возмущен. Женщина, сидящая рядом со мной, начинает ругаться:

– Ты еще не бросил это занятие, старший брат Цао? – Она с отвращением тычет пальцем в упаковку из фольги. – Ты же отлично знаешь, как это вредно для тебя!

Впрочем, ее голос звучит скорее строго и добродушно, точно она разговаривает с непослушным ребенком. И Цао отвечает так, как ответил бы любой наркоман в Европе или Америке – он ухмыляется и говорит:

– Да, да, я знаю, – и, осторожно упаковав свой сверточек, аккуратно прячет его в карман куртки.

Старейшина

Я просыпаюсь от взрыва фейерверка и пытаюсь сообразить: свадьба это или похороны? Снаружи слишком холодно, чтобы встать и выяснить этот вопрос.

С тех пор как я вышел из Линьфэнь, нападало еще снегу. Я попрощался с господином Цао и его друзьями под обильным снегопадом и пошел дальше по холоду. Позже, во время снегопада, они нашли меня опять, чтобы передать мне распечатанную групповую фотографию и еще раз пожелать удачи.

Вчера я танцевал под снегом, как раз в том месте, где мой навигатор показал мне мою тысячу пройденных километров. Это больше походило на усталое пошатывание, чем на танец, но я не мог пропустить это. После я свернул с главной дороги на запад, чтобы найти деревню Динцунь, о которой мне рассказывал мой друг репортер. По его словам, там должно быть все очень старое и красивое. По дороге я проходил маленький поселок, и старик показал заделанную каменной кладкой арку ворот, на верхушке которой выросло дерево.

– На него любовалась еще вдовствующая императрица Цыси, когда во время бегства она оказалась в этих местах, – сказал он. Я спросил, от кого вынуждена была бежать вдовствующая императрица, и он хрипло засмеялся:

– От вас, чужаков, конечно.

Да, 1900 год был одним из самых неудачных периодов китайской истории, и виноваты в этом были немцы.

«Так же как тысячу лет назад гунны под предводительством Аттилы обрели славу непобедимых воинов, с которой и сейчас живут в истории, так и имя Германии должно остаться в Китае, чтобы ни один китаец не посмел бросить косой взгляд на немца». Такими грубыми и злыми словами напутствовал Вильгельм II свои войска в первое лето двадцатого века, чтобы отомстить за убийство своего посла.