Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой - Кристоф Рехаге (2012)

Вокруг вдруг стало много машин. Дорога расширилась, появились мосты. Я увидел под собой канал, железнодорожные пути и трехполосное шоссе. Я прочитал большую вывеску, на которой было написано:

«СТРОИТЕЛЬСТВО ГАРМОНИЧНОГО ТЯНЬ-ШАНЯ».

Я перешел городскую границу, мой путь лежал через длинную аллею, на которую деревья уже уронили свою листву. Их ветви были почти голыми, а оранжевые и желтые листья красовались на земле.

Напротив меня стоит дядя Шен. Он пришел, чтобы показать мне дорогу в северную часть города, туда, где находится аэропорт и его дом. Он спрашивает:

– Ты завтракал?

Я качаю головой, он отводит меня в закусочную и ставит передо мной тарелку с равиоли. Некоторое время он наблюдает, как я равнодушно ковыряюсь в ней палочками, потом он говорит:

– Знаешь, что я прочитал? На каждого человека приходится более двухсот тысяч потенциальных партнеров.

Я ничего не отвечаю.

– Двести тысяч, научно доказано! – Он показывает на мои равиоли. – Ешь!

В этот день я прохожу одиннадцать целых девять десятых километров по городу, а дядя Шен едет рядом со мной на велосипеде и разговаривает. Он разглагольствует о теории «двухсот тысяч идеальных партнеров», расписывает мне предстоящее прекрасное свидание с моей семьей, если я решусь поехать домой. А еще он рассказывает мне, что особенного в городе Урумчи: в мире нет второго такого большого города, который так же далеко находился бы от моря.

Временами я слушаю его невнимательно. Я смотрю на уличное движение, на дома, на листья деревьев. Небо проясняется и становится голубым. Этот осенний день так похож на тот, в который я покинул Пекин почти год назад.

Как будто я хожу по кругу. Я вижу пожилую супружескую пару, идущую с покупками, и отворачиваюсь. Я не хочу, чтобы дядя Шен видел, как я плачу.

Ближе к вечеру мы снова стоим около гостиницы, которую выбрал для меня дядя Шен. Он лично знаком с хозяином.

Он помогает мне разгрузить кабутце. В ней остается совсем немного вещей: лыжные палки, канистра для воды, миска для мытья ног, ремень, которым я привязывал рюкзак, инструменты и обе табуретки. Мои припасы почти закончились.

Дядя Шен спрашивает:

– Хочешь посмотреть, где она будет тебя дожидаться?

Я качаю головой, он увозит мою кабутце, а я остаюсь с остатком вещей один в номере. К ужину он возвращается. Я говорю ему, что не голоден, но он не желает и слышать об этом. Мы устраиваемся в уйгурском ресторане, нам приносят рис с бараниной и изюмом.

Он хочет посмотреть на фотографию Джули. Я кладу на стол свое портмоне, там внутри хранится наша фотография, мы сделали ее в Мюнхене, в кабинке экспресс-фото, во время моего последнего визита к ней. Она черно-белая, мы оба выглядим нелепо на ней. Когда я смотрю на фотографию, у меня сжимается что-то в животе.

– Она не такая уж и распрекрасная! – утверждает дядя Шен и преувеличенно громко смеется. – Ты таких найдешь сколько хочешь вокруг! Посмотри на ее нос, она совсем не красавица.

– Дядя Шен, спасибо тебе. Я знаю, для чего ты все это говоришь, – отвечаю я.

Вечером дядя Шен провожает меня до гостиницы. Позже я выхожу на улицу и отправляю Джули эсэмэс, в которой пишу, что скоро приеду в Мюнхен. Она отвечает, что нет никакой разницы, приеду я или нет.

Я стою в маленьком переулке. Уже темно, некоторые окна светятся, другие запотели, кто-то жарит баранину на углях, повсюду снуют люди: небольшими компаниями, парочками или поодиночке. А я стою среди них.

Звонит дядя Шен. Он спрашивает, где я нахожусь, и приказывает мне вернуться в гостиницу. Несколько минут спустя он появляется перед моей дверью. Рядом с ним маленькая собачка.

– Это собака моей жены, – объявляет он и пускает ее в мою комнату. Собака похожа на истеричную коричневую колбасу. Я сижу на кровати, собака извивается на полу и пытается совокупиться с моей ногой. Дядя Шен сидит в кресле и довольно смотрит на нас.